Когда трое криво усмехающихся гридней присоединились к товарищам, Замятня Тужирич, наблюдавший за им же самим учинённой потехой с плохо скрываемым недовольством, прошагал через поляну и облепленным болотной грязью сапогом пнул сжавшуюся в комочек, плачущую Милаву:
– А ну вставай, дурища!.. Разлеглась!.. Вставай, говорю, у меня гридень ранен, повязки надо менять!..
Милава, видно, даже сквозь всё своё отчаяние поняла: можно дождаться ещё чего похуже, чем только что вынесенное. Она медленно приподнялась. Рубашка на груди была разорвана по пояс, а подол и скомканная, забитая талой землёй понёва – задраны выше пупа. Боярин плюнул и отвернулся. У него был вид человека, вступившего на некий путь, каждый новый шаг по которому кажется отвратительней предыдущего. Но и остановиться нельзя, ибо пройдено уже много и до цели, к которой так стремился, – последнее усилие осталось…
Милава неверными движениями поправила на себе одежду и поднялась, цепляясь за дерево. Увидела, что дедушка лежит на земле всё так же недвижно, и седобородая голова его неестественно запрокинута… Молодая женщина зашаталась и опять схватилась за дерево, чтобы не упасть. Но не закричала, не зашлась в отчаянном плаче. Молча, с трудом переставляя ноги, пошла назад к дому, где у порога клети виднелись носилки.
Воин, утративший ногу из-за гнилого сучка, лежал неподвижно, со страшно осунувшимся, серым, покойницки заострившимся лицом. Один из тех, кто… и черноухого, и дедушку, и её…
Он ощутил её присутствие рядом. Открыл глаза и долго смотрел, как она тряскими руками разглаживает тряпицы, толчёт остывшие угли, потом откидывает одеяло, укрывшее его ноги. И вдруг разлепил искусанные губы, чтобы тихо сказать:
– Ты не плачь, девка… больнее бывает… молодая ты, жить ещё тебе… ты не плачь…
До ночи отряд Замятни никуда не двинулся с островка. А куда двигаться? Особо некуда. Только Болдыря дожидаться…
В серых сумерках боярин заставил недовольных гридней выкопать могилу для старика. Неглубокую, но сойдёт и такая. Засыпали тело землёй, и Милава поплелась назад в клеть, где устроили на ночь увечного Свиягу.
Ночь, по совокупной молитве шестерых походников, послана была кромешная. Когда на островке угомонились и лишь дозорные остались обшаривать глазами болотную темноту, Страхиня отправился через протоку. Там было глубоко; пришлось плыть. Холодная вода обжигала, но варяг, ещё не такими страхами пуганый, достиг берега и выполз на него бесшумно, как водяная змея. Дозорный с копьём прошёл в трёх шагах от него. Остановился, зевнул, распустил гашник и справил нужду. Страхиня, находившийся у него за спиной, легко мог лишить парня жизни и сделал бы это, право же, с удовольствием. Но не стал. Незачем им тут смекать, что воин на островке побывал.