Морель еще что-то проворчал про себя, но Лашоссе не обратил на это ни малейшего внимания. Он старательно сложил бумаги и, перевязав их, похлопал Мореля по плечу, говоря:
— Ну, вот, теперь у нас есть все. Ты можешь уйти. Или тебе нужно еще что-нибудь сообщить мне?
— Нет, — сказал ошеломленный Морель.
Лашоссе открыл ему дверь, и слуга старика Гюэ спустился вниз по лестнице, прошел двор, после чего, миновав ворота, смешался с прохожими на улице.
Оставшись один, Лашоссе бережно спрятал полученные бумаги в свой сундук. Затем он несколько раз прошелся по комнате и опять остановился у стола.
“Нужно раздобыть его, — сказал он про себя. — Уж я его прищемлю. Все как нельзя лучше идет к тому, чтобы повергнуть в прах того господина, который так унизил, погубил меня. За дело!”
Лашоссе взял лист бумаги, придвинул чернильницу и стал писать. Быстро скользило перо по бумаге, лишь временами пишущий останавливался и произносил: “Отлично! Вот так хорошо!” — или разражался громким хохотом. Наконец он окончил письмо, запечатал, и надписал адрес: “Генеральному контролеру высшего духовенства в Реймсе, его преподобию господину Ганивэ де Сэн-Лорен”.
Это письмо Лашоссе отнес на почту и направился затем в улицу Симетьер. Мы уже знаем, каково было действие письма камердинера. Сэн-Лорен прибыл в Париж.
— Но ведь Вы должны же согласиться, если у Вас еще сохранилась хоть искра понимания чистоты нравов, что поведение Вашей супруги прямо-таки скандально.
— Высший свет, многоуважаемый тесть, высший свет! Вы не понимаете благородства, которым одарены мы и которое вовсе не допускает мелочности, признаваемой торговцами-зеленщиками.
— Если Вам интересно знать, — да, у меня такая торгашеская натура, у меня такие странные понятия о чести и репутации, о нравственности. И примите во внимание, что я могу быть так же груб, невежлив и бесцеремонен, как тамошние торговцы, когда дело касается чести моего дома.
— Я никогда не сомневался в этом, и прошу Вас пощадить меня и не давать мне ни образцов Вашей честности, ни доказательств Вашей бесцеремонности. Я совершенно не сталкиваюсь с Вашим кругом знакомых, так же как и моя жена, Ваша прелестная дочь; поэтому не вмешивайтесь в нашу семейную жизнь; мы не призываем ни Вас, дорогой папаша, ни Вас, милые шурины.
Это — отрывки из беседы, происходившей между маркизом де Бренвилье и его тестем, судьей д‘Обрэ, а также двумя братьями маркизы — Анри, также судьей, и Мишелем, королевским советником. Связь между Марией де Бренвилье и Сэн-Круа, с каждым днем все более и более обнаруживавшаяся, уже причинила множество пренеприятных сцен высокопоставленной и очень уважаемой семье. Сначала старик Обрэ предупреждал своего зятя, как друг и отец, однако маркиз отнесся к этому слишком легкомысленно. Когда же свидания Сэн-Круа с Марией не только не прекратились, но даже как будто нарочно стали происходить у всех на глазах, братья решили переговорить с маркизом. На этот раз Бренвилье сильно обиделся и стал намекать на задетую честь рыцаря, поединок и тому подобное. Наконец отец и сыновья решили общими усилиями взяться за маркиза, но последний выказал лишь почти оскорбительное равнодушие и легкомыслие.