– У тебя, наверное, есть в санатории близкие п-подруги? – осторожно спросил он.
Она фыркнула:
– В этой мертвецкой? Дура я, что ли? Подружишься с какой-нибудь, а она возьмет и окочурится.
Фандорин посмотрел на освещенное луной личико принцессы внимательней.
– А многие у вас… окочуриваются?
– Нет, – беззаботно тряхнула локонами Беллинда. – За мое время только одна. Вечером была живехонька, а утром – хлоп, и готово. Унесли, закопали в закрытом гробу, чтобы мы не пугались. А всего на нашем кладбище три могилы. Для чахоточных за целый год это мало. Кобра, наша директриса, когда грозится, показывает из окна на кладбище и говорит: «Фот что фас шдёт, если путете нарушать решим».
– П-почему «кобра»?
– А похожа. Очкастая такая, всё шипит. И зовут мисс Шлангеншванц. Немецкие девчонки говорят, это значит «змеиный хвост». А вы как через ограду перелезли?
Эраст Петрович показал пилку.
– Ясно. А давайте в кратер заглянем. Я затем сюда и лезла. Лава, наверно, красная и светится.
– Хорошо. Только дай руку.
Поднялись на самый верх. В кратере было черным-черно. Воздух струился, словно пронизанный паром, но жар не чувствовался.
– Фу ты, – разочаровалась Беллинда. – Никакой лавы. Зря, выходит, на гору вскарабкалась, чуть концы не отдала… Ладно, мистер Булль, идем обратно. А то я не успею до рассвета.
– Ты пришла заглянуть в к-кратер, а я – полюбоваться восходом. Сядь, я накину на тебя мою куртку. Подождем.
– Я бы с удовольствием, – вздохнула девочка. – Мне с вами нравится. Но правда пора. Попадусь – Кобра живьем сожрет.
– Ничего, я с твоей директрисой поговорю.
История про скоропостижно скончавшуюся девочку, к тому же похороненную в закрытом гробу, Эрасту Петровичу очень не понравилась. Пожалуй, имело смысл посмотреть на санаторий и его начальницу вблизи.
– Скажу, что я твой родственник.
– Не получится. Родственникам запрещено нас навещать. С них подписку берут.
«Даже так? Тогда тем более нужно познакомиться с фрау Коброй», – сказал себе Фандорин.
– Укутайся и помолчи. Мне нужно подумать. А о директрисе не беспокойся. Я в Индии научился заклинать з-змей.
Кагуяхимэ была все-таки феноменальным ребенком. Только что стрекотала, но попросили – умолкла. И долго, до самого рассвета, сидела тихо, не мешала Эрасту Петровичу выстраивать диспозицию.
Вот наконец между небом и океаном прорисовался алый кант. От него потянулась дорожка цвета красного испанского золота. Выглянула макушка оранжевого апельсина, а вскоре с удивительной быстротой он выкатился целиком.
С вершины вулкана восход над морем выглядел совсем не так, как снизу.