Рассказ Петра Евсеича меня насторожил. Где правда, а где бред одуревшего от запоев механизатора, я судить не брался. Я гадал, почему он вдруг посвятил в эту историю меня, неужели за откровениями бородача стояло лишь банальное пьяное бахвальство?
— Я тебе объясню, чужак, при чем здесь ты, — словно угадав мои мысли, прогудел хозяин. — Будь я поздоровше, я бы сам до той сторожки добрался, а теперь не могу, ноги сводит, по избе еле ковыляю. Да и баранку не удержу, пальцы отнимаются, скрутило что клешни. Зато дорогу как два пальца знаю. Сам ты не найдешь, объясняй не объясняй. Поедем туда вместе, а если думаешь, как получишь Сашкину добычу, так меня по башке и в землю, не выйдет. Я ружье с собой прихвачу, а на курок нажать сил хватит. Водить могешь?
— Приходилось.
— Ну и лады. Я б на дело Юрика взял, тракториста нашего, да не шибко доверяю ему. Как примет лишнего, так растреплет на всю округу. А вот трактор одолжит. Ты ему того… самогона дай…
Юрик — мужик лет пятидесяти, юркий, смешливый, к нашему приходу основательно нетрезвый, воспринимает просьбу так, будто не он оказывает нам услугу, предоставляя технику, а мы ему, навестив его с запасенным пойлом.
— Знатный первач, — хвалит он, дегустируя принесенный самогон. — Как раз догнаться хотел, а жена, тварь, все попрятала. Трактор берите, только осторожней с ним там… Ах да, солярки в баке нема. Залейте у Михалыча. Он хоть и не пьет, но взять жидкой валютой не откажется — для братьёв, сыновьёв…
— Закодирован? — шутливо спрашиваю я.
— Угу, посмотрел бы я на тебя с такой кодировкой, — прыснув смехом, отзывается Юрик. — У Михалыча цирроз, коньки впору отбрасывать.
С угрюмым, нелюдимым Михалычем оказывается сложнее. Его фиолетово-багровое лицо отражает все перипетии нелегкой, алкогольно-трудовой жизни. Выслушав наше предложение, он долго сопит, хрипит, кряхтит и наконец молчаливым кивком соглашается загнать казенное добро. Михалыч — личность в деревне уважаемая и ценная — сторож в гараже колхозных тракторов и сельхозтехники.
А еще спустя полчаса мы с Петром Евсеичем, постепенно впадающим в пьяный сон, тряслись по ухабам проселочной дороги. Мне частенько приходилось расталкивать старика, чтобы не сбиться с намеченного им маршрута. Справа тянулась глухая стена черного леса, слева раскинулось необъятное русское поле. Под мелко сеющим дождем гнили стога невывезенного сена, желтая трава на обочине, смешавшись с грязью, превращалась в однородную ржавую слизь.
Свернули в лес. Треск сучьев заглушался ревом мотора. Петр Евсеич завалился на мое плечо и захрапел. Допотопная двустволка со сбитым бойком валялась у меня под ногами.