Общительный старик любил поговорить и был рад новому соседу.
— Одна! — ответил Владимир Петрович, не поворачивая головы.
— Учится?
— Да, студентка.
— И, видать, — заботливая...
— Да, очень.
— Ишь, как стрекоза, скачет... Обрадовалась морю, соскучилась... Небось, из Москвы?
— Из Москвы. — Владимир Петрович обернулся к собеседнику и поинтересовался:
— А вы здешний?
— Здешний. Кочегаром на пароходе «Дружба» хожу, — словоохотливо отозвался Прохор Тимофеевич. — Да только уж второй месяц, как кочегарку на больничную койку сменял. Все из-за нее, проклятой. — Он показал на свою забинтованную руку. — Валяемся вот с иностранным товарищем, с Джимом, балакаем полегоньку, кто в лес, кто по дрова...
Джим, лежавший рядом, услышав свое имя, повернул голову и приветливо улыбнулся. Он, видимо, хотел что-то спросить, мысленно подбирая русские слова, но внезапно его внимание отвлеклось. По пляжу медленно шел Гарольд Лидсней. Лидсней направлялся в сторону молодежи, продолжавшей все так же весело и дружно петь.
Лидсней в своих оранжевых трусах и пестром берете, с фотоаппаратом через плечо привлекал всеобщее внимание. Джим Хепвуд словно забыл о соседях. Он не сводил глаз с проходившего мимо журналиста и, казалось, пытался восстановить в памяти, вспомнить, откуда ему знаком этот полный, осанистый мужчина, такой спокойный и самоуверенный?..
Перехватив взгляд матроса, Сергиевский неожиданно сказал на хорошем английском языке.
— Тоже иностранец. Можете поговорить, душу отвести...
Хепвуд вздрогнул и повернул голову. На него в упор уставились черные окуляры очков Сергиевского. Расторгуев тоже с удивлением взглянул сначала на нового соседа, потом — на Джима. На какое-то мгновение старику показалось, что матрос смутился... Но тут же его лицо расплылось в улыбку.
— Вы говорите по-английски? — Джим явно был обрадован этим. — Приятно, очень приятно... — Помолчав, он медленно добавил: — Мне кажется, я где-то встречал этого господина. Но где — не помню... Во всяком случае, не здесь, не у вас.
— Я-то ехал с ним в одном поезде. Поэтому знаю, — пояснил Сергиевский и откинулся на спинку шезлонга.
Лидсней вплотную подошел к молодежному хору, которым по-прежнему неутомимо дирижировал высокий загорелый юноша. Число добровольных участников хора росло. Песня звучала слаженно и звонко. Вслушавшись в песню, Лидсней тоже запел. Правда, он пел только мотив. Слов незнакомой песни он не знал, но это не смущало его. Лидсней пел, размахивая в такт левой рукой, пел с азартом, с увлечением. Юноши и девушки на какую-то долю секунды оборачивались, смотрели на него дружески и приветливо, явно одобряя участие в хоре.