Вышли на Спиридоньевский. Удачливый, сметливый, благонадежный охранник, сияя новым орденом «За бдительность», был одет парадно: красная лента вокруг шеи, и далее один конец через правое плечо уходил за спину, туда, куда дарханы[5], прежде чем выпить молоко или воду, три раза окунув в сосуд, брызгают перстом, тоже и через левое плечо – кормят добрых и злых духов. Вторая лента спускалась по груди и была заправлена под портупею. Оружия у охранника на этот раз не было.
Дом спал. Ворота открыты настежь. Охранник смотрел на Емелю с чувством, с каким студент смотрит на сделанную похваленную дипломную работу, палач – на хорошо отрубленную голову.
Ждана на ходу куталась в платок. Было зябко и сыро. Наступало 20-е число месяца червеня, липеца, или июля, другим именем, Великая Велесова жертвенная ночь.
Прошли здание бывшей гостиницы «Марко Поло». Миновали двенадцатый дом, где первое время в Москве жил Маяковский, который весомо, грубо, зримо, а главное, убедительно лозунг «Грабь награбленное» переиначил в лозунг «Береги награбленное».
А уже за углом была Спиридоновка (или Алексея Толстого в прошлом, того самого, который, по преданиям, за усердие и холуйство был закормлен большевиками до ожирения, а затем и смерти); и уже вот он, рядом, дом Рябушинского, построенный когда-то Морозовым на месте дома Дмитриева. «Я помню этот дом, я помню этот сад…», где доводилось болтать и Пушкину, и Гоголю, и Вяземскому, а если посмотреть напротив – дом Баратынского, где во флигеле позже жил Чехов.
Прошли мимо церкви Вознесения, в которой, еще не достроенной тогда, венчался Пушкин с Наталией Николаевной.
Пересекли невидимую крепостную стену, которая когда-то шла поперек Никитских ворот, перед ней был ров, и по нему протекал ручей Черторый, берущий начало у Патриарших. Когда-то Медведь столкнул Емелю в ручей, и Медведко здесь учился плавать. Емеля улыбнулся, Ждана приподняла подол юбки и перешла ручей.
На минуту остановились около русского храма Купалы, под вязом, новой кладки, но уже полуразрушенного, через выбитые окна были видны разбитые зеркала и меж ними – лики местного ряда иконостаса – Богоматери, Саваофа, Николы-угодника, Иисуса, Рода, Иоанна Предтечи, Иоанна Устюжского, Купалы, Святого Георгия, Афанасия Афонского и других, которых Емеля за краткую остановку узнать не успел, крыша текла, и на полу в мраморных прогибах еще стояли лужи от недавнего дождя.
Емеля не верил глазам своим – здесь жили почти чистокровные особи, но обогнули монастырь Федора Студита, оставив далеко позади дома Потемкина-Таврического, Суворова, князя Шаховского, княгини Прозоровской, которая продала в 1795 году свой дом на углу Скарятинского переулка Гончарову.