Тут просто играют, тут отдыхают от праведных трудов, тух наслаждаются радостью жизни.
Руди Мессер был первым, на кого обратили внимание. Прекрасная дама с царственным античным профилем и огромными, как у фрау Бертины, зрачками взвизгнула, увидев мальчика в дождевом плаще.
Тут принят черный фрак. И кто сюда пустил мальчика? Ему еще рано тут появляться. И есть ли в его карманах деньги?
Приглушенный шум зала затихает как бы перекатом. От Руди, как от камушка, в болото брошенного, легкая волна шепота, и сразу же за нею — волна молчания. Докатилась волна до стенок, отразилась от них и затихла. Онемел зал. На всех столах игра прервалась. Смех утих. И головы одна за другой, то там, то тут разворачиваются, как башни орудийные в направлении врага.
Тут все свои. Тут каждый знает всех остальных. Тут посторонний появиться не может. Кто не с нами, тот против нас! Чужой — значит, враг!
Руди Мессер прижался к мягкой бархатной стене. Понял, что совершил ошибку. Влетел не туда.
Тут слишком много тайн. Потому ему отсюда выйти не позволят. Потому на него наведены десятки пар глаз, как орудня главного калибра. Видит Руди перед собой мужчин в черном. Все одинаковы, как пингвины. Но каким-то чужим знанием Руди узнает в этих людях адвокатов и прокуроров, фальшивомонетчиков и убийц, советников правительства и обозревателей столичных газет, вымогателей и взяточников, великих венских издателей и народных избранников, шулеров и взломщиков, банкиров и грабителей банков, финансовых гениев и профсоюзных боссов, аферистов, растлителей малолетних и проповедников всеобщего равенства.
И женские глаза — все на него. В женских глазах больше ярости. В них горит та всесокрушающая злость, которая переполняет благородную даму в момент, когда ее застали в чужой постели, когда с нее внезапно и решительно сорвали одеяло. Не поздоровится разоблачителю! Руди в женские глаза смотрит, в глаза фрейлин императорского дома, танцовщиц и певиц венской оперы и балета, актрис императорских театров, наставниц юношества, поборниц женского равноправия, пламенных революционерок и обыкновенных великосветских шлюх.
В бордовой тьме большой человек у входа поднялся, за великолепным занавесом нащупал пожарный щит, деловито снял с двух крючков красный топор. Большим пальцем левой руки попробовал лезвие. Остроты топора не одобрил. Ясное дело, топор пожарный никогда в деле не был. Для порядка тут вывешен. Пора в дело пустить. Посмотрел большой человек на мальчика Руди, вскинул-взвесил топор на больших ладонях, улыбнулся. Его лицо рассечено старым шрамом через лоб, левую бровь, щеку, ноздрю и губы. У него толстые губы и там, где их рассекли, они вывернуты наружу. Он улыбается непонятной улыбкой, которая воротит изуродованные губы в страшную гримасу.