— Вас, ребята, в Америку отправить?
Молчат покорно полицейские. Они готовы куда угодно. Хоть на Северный полюс. Хоть на Южный.
— Ладно, в Америку не отправлю. Оставайтесь в Берлине. Только уходите в другое время. Прошлое слишком мрачно, идите в светлое будущее. Сейчас 1939-й год, тридцатые годы на исходе. Идите в сороковые. Не очень далеко. В середину сороковых. Сейчас март. Идите в март 1945 года.
— Есть, — рявкнули они, и лица их исказило. Они шарахнулись под стены, сгибаясь, втянув головы в плечи и прикрывая их руками, побежали. Так ведут себя люди под артиллерийским обстрелом или под бомбежкой… Как будто голову можно собственной рукой защитить.
По натуре наш чародей не был злым человеком. Он хотел как лучше. Он не знал, что будет в Берлине в марте 1945 года. Он просто этим еще не интересовался. Будущее нам всегда представляется радостным и светлым, потому он их и отправил в будущее. По доброте душевной — в недалекое будущее.
В далеком все непонятно. Оказалось, что в марте 1945 года в Берлине будет не очень весело.
А они, пригнувшись, бежали вдоль улицы, спотыкаясь и припадая, демонстрируя ясное намерение нырнуть в ближайший подвал.
Чародею стало жалко этих людей. Но своих приказов он не отменял.
Отгремел вечер. К самому утру. Ежов один. Среди безруких фигур. Пьян. Не смертельно. Тысячи ежовцев пошли под сталинский топор. Люди пропадают. Исчез Фриновский. Словно под лед провалился. Был. Теперь его нет. За Фриновским — Заковский, Вельский, Жуковский, Агранов, Филаретов… После них самым видным в ежовском кругу оставался Трилиссер. Но вот пропал и он. Последний раз видели Трилиссера два дня назад на карнавале у Ежова, уехал домой, и все.
Его нет. Такую информацию даже пьяному человеку следует трезво оценивать. И делать вывод. А вывод простой: следующим будет он сам — Коленька, которого все так любят, Николаша, Николай Иванович Ежов, Николь.
Сжал Николай Иванович виски: что делать? Выход ведь есть. Из лап смерти Завенягин как-то вырвался и круто в горку пошел. И Яшка Серебрянский вырвался и тоже повышен. Новые сапоги получил, ранним утром к разъезду гостей вроде невзначай появился… В автомобиле подрулил… Тут же к нему на мотоцикле кожаный человек подкатывает… Серебрянский, на друзей своих бывших не глядя, кожаному указания дает. Для понта. Глядите, мол, суки ежовские, каким я бериевцем заделался! Ходит, гад, портупеей поскрипывает, наглым глазом подмигивает, мордой битой, не зажившей, ухмыляется: я, мол, вас…
Что делать?
Выход сам собою напрашивается: писать письмо Гуталину.