Пожив в Европе и познакомившись практически с европейской культурой, я понял, что мое понимание западной музыкальной культуры радикально отличается от левушкиного. Наумов был гениальный, но национальный, очень русский музыкант. Для настоящего же понимания и исполнения европейской музыки этого было слишком мало. Некоторое время мы не общались…
Только к середине восьмидесятых годов мы начали восстанавливать отношения и к концу девяностых стали добрыми друзьями и коллегами.
Русская музыкальная традиция? Это неактуально. Наша исполнительская традиция – это набор стилей и методов, заимствованных из европейской культуры…
Можно даже утверждать, что главная особенность отечественной музыкальной традиции, как и главная особенность нашего национального характера – это некоторая аморфность, податливость, бесформенность, даже газообразность… Нечто «вечно бабье»… Тогда как и характер западного человека, и сама западная классическая музыка – рельефны, упорядочены, почти предметны… Не обладающему ясной формой русскому сознанию, как газу или жидкости, легко заполнить собой чужую чеканную бронзовую форму. Эта легкость обманчива, для артиста-исполнителя – это ловушка. Влиться в чужую форму – не значит наполниться новым содержанием!
Осенью 1973 года я начал подумывать о конкурсе Чайковского 1978. Надеялся к тому времени повзрослеть и существенно усилить игру. В первый год моего студенчества я еще иногда в классики играл. Мама кричала мне из окна восьмого этажа: «Андрейка, домо-ой!»
Как-то раз в декабре я гонял шайбу на новом льду нашей дворовой площадки. Мама позвала меня домой. Но таким странным голосом, что я сразу понял – случилось что-то важное. Взлетел на восьмой этаж. Побледневшая мама стояла с телефонной трубкой и шептала: «Министр культуры, министр культуры!» Я взял трубку. Какой-то вежливый голос поведал мне, что сейчас со мной будет говорить министр культуры СССР, Екатерина Алексеевна Фурцева. Ого-го! Разговор был короткий.
– Андрей, есть мнение, что Вам необходимо принять участие в конкурсе Чайковского следующего года в составе советской команды. Как Вы к этому относитесь?
Молнией проскочила мысль – все, моей студенческой жизни конец, так и не успел пожить в свое удовольствие.
– Положительно!
– Ну и прекрасно, – закончила министр и повесила трубку.
В январе 1974 года мне пришлось заполнить анкеты участника, написать автобиографию. Похвалиться я мог тогда только одиннадцатью классами в ЦМШ и участием в финале всесоюзного конкурса музыкантов-исполнителей в Минске. Я не понимал, зачем те, наверху, решили послать меня на верную смерть. Это было жестоко, отправлять новичка на конкурс, где только из десяти советских кандидатов шестеро – лауреаты крупнейших международных конкурсов. В музыкальном сражении с этими опытными бойцами, некоторые из которых были к тому же на восемь лет меня старше, у меня просто не было шансов. Кроме того, за ними стояли их влиятельные профессора, почти все члены жюри конкурса и такие знаменитости, как Зак, Флиер, Малинин, Башкиров. Я чувствовал себя, как муравей, на которого медленно ползет асфальтовый каток. Кроме катастрофы мне этот конкурс ничего не сулил. Я готовился к тому, что получу летом пожизненный статус неудачника конкурса Чайковского.