– Конечно…
– Ну так слушайте меня. Никакие доктора вам не помогут, потому что бросать пить он не хочет. Что надо сделать? Чтоб захотел! Отпрашивайтесь с работы, едем в мебельную комиссионку на Марата, – заключил он.
– Зачем?
– Мебель будем продавать.
– Какую мебель?
– Вашу.
– Что?!
– Все объясню. Мы ему покажем небо в алмазах.
Так Анучин, мирно отпивающийся в этот час пивом в своей квартире и соображающий, как уладить прогул, угодил в клещи убийственного плана, начертанного ему ночью Звягиным. Но ничего подобного он не подозревал, а напротив – думал сейчас, что пить он станет меньше, по выходным только, и вообще ничего страшного, с мастером договорится, а с завтрашнего дня берет себя в руки.
Но в руки его взял совсем другой человек. И если имеет смысл выражение «ежовые рукавицы», то здесь речь могла идти, скорее, об «испанском сапоге».
Первый удар постиг его через неделю. В боксе такой удар именуется нокаутирующим.
Пожевав на лестничной площадке сухого чаю (заглушает винный запах), Анучин переступил родной порог – и застыл в непонимании. Озираясь, поспешно прошел в комнату, лихорадочными шажками обежал два раза квартиру и, тяжело дыша, окаменел в позе кролика, загипнотизированного удавом.
Квартира зияла первозданной пустотой. Не было ни румынской стенки, ни цветного телевизора «Горизонт», ни двухкамерного холодильника «Минск-15», ни афганского ковра, ни диван-кровати… но проще перечислить, что было. Была раскладушка, стул и его одежда в углу на газетах. Голый провод свисал на месте люстры.
На проводе висела записка, из коей явствовало, что жена подала в суд на развод, а поскольку алименты с алкоголика не больно вытянешь, то деньги за обстановку будут тратиться на сына. Квартиру же она пока оставляет Анучину, позднее они ее разменяют. Терпение жены кончилось, искать ее не надо, она хочет сама жить нормально и сына вырастить нормальным человеком, а не запуганным психом.
– Так… – молвил оглушенный Анучин, горько усмехаясь. – Отблагодарила… за все хорошее! – Он опустился на единственный стул и тупо уставился на обои, где темные силуэты указывали места несуществующей более мебели…
И, глядя на эти темные тени ушедшей жизни, он почувствовал неожиданно сильную боль – более сильную, чем мог бы ожидать, когда жена не раз грозила разводом, и он в принципе допускал такую возможность. Но что будет так тяжело, он все-таки не думал.
Горечь и обида давили нестерпимо, и выхода он не видел.
– Вот, значит, как это бывает, – вслух подумал он. До сих пор, как обычно ведется, ему казалось, что подобное не может случиться с ним лично, Геной Анучиным; так мальчик, зная о смерти, не допускает в глубине сознания мысль, что и он не вечен.