Перелом (Окунь) - страница 2

Больница и впрямь оказалась жёлтой – корпус постройки 1913 года архитектора Расчёсова, охраняется государством. Перед ним иссохший фонтан советского времени, сооруженный, видимо, из остатков гипса, на гипсование переломов не пошедших. Окрашен в ярко-голубой цвет, государством не охраняется.

На отделении у медсестер поголовно какое-нибудь горе: у одной муж стал много зарабатывать и сразу от нее ушел, другая очень толстая, у третьей больные вызывают стойкое омерзение. И лишь старшая сестра – бой-баба! Вкрути такой лампочку в задницу – и лампочка засветится.

Больные вечерами пьют, и не помалу. Один буйный даже как-то раз в запале костыли начал метать в сопалатников. Другой, которому было строго-настрого запрещено вставать из-за травмы позвоночника, испив в очередной раз живой водицы из «Источника» (название популярной водки), поднимался на ножки, аки Илья Муромец, и ничего, держал его стержень. А функции калики перехожего (то есть до магазина и обратно) исполнял я – как-никак, единственный почти полноценный ходячий в палате. Короче – алкоголисты, Сталин дал приказ!

Надо заметить, прекрасно спаивают дружбу и встречное спаивание, и сходные переломы, полученные при схожих обстоятельствах. Когда навещает палату бывших соратников какой-нибудь недавно выписавшийся – радости, как у русских и американцев в кинофильме «Встреча на Ебле».

Лечащий врач носит прозвище Борман, хотя больше похож на родного белогвардейца – усы щёточкой, стёклышки без оправы. Да, говорит сокрушенно, сложный перелом, очень сложный. Предстоит операция под общим наркозом (шестёрочник-то, естественно, сквозь железо видел). Каждый час дорог, а очередь на операцию большая, а операционный день всего раз в неделю… В общем, заломил соответственно. Но я изыскал в себе твердости, трошки сбавил – выбил, так сказать, льготу.

И вот, наконец, уже изрядно отупевший от предварительной обработки уколами, лежу я под наркозной капельницей. В операционной музычка наподобие индийской тягуче мяучет, голоса врачей отдаляются всё дальше и дальше. По тоннелю отъезжаю в некое пространство – к черному небу, к полуодетым толпам каких-то библейских людей с факелами, сгрудившихся у подножия пирамидальной башни, с вершины которой вещает некто. Уж не мой ли это ночной гость, так настойчиво набивавшийся в дружбаны? На что там этот прохвост… антихвост… Антихрист намекал?..


Всё обошлось! Ничего не сумел поделать со мной изверг рода человеческого. Жив! Красота! Радуешься даже занудным разговорам в палате, посвященным в основном тяжкому всеохватывающему экономическому положению. Хотя иногда возникают и нестандартные диалоги: