Бонфорт являлся оратором в полном смысле этого слова, но в споре мог быть весьма ядовит, взять хотя бы речь, с которой он выступил в Новом Париже по поводу шума, поднятого в связи с подписанием договора с марсианскими гнездами, известного под названием Соглашение Тихо. Именно этот договор был причиной его ухода с поста; ему удалось протащить его через парламент, но наступившая за этим реакция была такова, что вызвала вотум недоверия. И тем не менее, Квирога не осмелился денонсировать договор. Я с особым интересом слушал речь, так как сам не одобрял этот договор: сама идея наделения марсиан на Земле теми же правами, что и землян на Марсе, казалась мне абсурдной — до тех пор, пока я сам не побывал в гнезде.
«Мой оппонент, — заявил Бонфорт с раздражением в голосе, — известно ли вам, что лозунг так называемой партии Человечества «Пусть люди управляют людьми и ради людей» — не что иное, как повторение бессмертных слов Линкольна? Но в то время, как голос продолжает оставаться голосом Авраама, рука оказывается рукой Ку-Клукс-Клана. Ведь подлинным значением этого, на первый взгляд, довольно невинно выглядящего лозунга, является вот что: «Пусть всеми расами вселенной управляют только люди на благо привилегированного меньшинства».
«Но мой оппонент возражает, что, мол, нам от Бога дано право нести к звездам свет, всячески «образовывая» дикарей. Но ведь это социологическая школа Дядюшки Римуса — хорошие негры поют псалмы, а старый Масса любит их! Картина, конечно, трогательная, да больно уж рама тесновата: в ней не поместились ни кнут надсмотрщика, ни бараки рабов, ни столб наказаний!»
Я почувствовал, что становлюсь если не экспансионистом, то, по крайней мере, бонфортистом. Не уверен, что меня зачаровала логика его слов — может быть, они были и не такими уж логичными. Просто я находился в том состоянии духа, когда жадно впитывают все, что слышат. Мне нужно было проникнуться его мыслями и словами, чтобы при случае уметь сказать что-либо подобное.
У меня перед глазами был образец человека, который знал, чего хочет и (что встречается гораздо реже!) почему так, а не иначе. Это производило на меня сильное впечатление и вынуждало пересмотреть собственные взгляды. Для чего я живу на свете?
Конечно, ради своего ремесла. Я впитывал актерство с молоком матери, любил его, был глубоко убежден (пусть это было и нелогично), что ради искусства можно пойти на все. Кроме того, это был единственный известный мне способ зарабатывать на жизнь. Чего же еще?
На меня никогда не производили особо сильного впечатления формальные школы этики. В свое время я вкусил их предостаточно — общественные библиотеки очень удобный вид отдыха для актера, оказавшегося на мели. Но потом я понял, что они так же бедны витаминами, как поцелуй тещи. Дай любому философу достаточное количество времени и бумаги, и он докажет тебе все, что угодно.