— Не такой офицер, Ханс.
Рука Олафа легла на ножны, сделанные из облезлой вытертой шкуры… Я заволновался пуще прежнего…
— Не будь таким придирчивым… Он не плохой. Не хуже других.
— Ты на его погоны смотрел?
— Он капитан… Прямо, то, что надо.
— Он рабочий, Ханс, а не боец. Он офицер — S4, а не — S7.
— Рабочие хорошо сражаются, когда нужно…
— Не так хорошо, как нужно, Ханс. Он не рассчитает требующихся нам схем — он не для этого сделан.
— Просто, ты сказал, что нам нужен офицер…
— Да, нам нужен офицер. Но нужен — воин, нужен — охотник. Этот офицер нам не нужен, Ханс.
— Олаф, оставь его — он нам пригодится…
— Нет. У него нет сил, которые он способен обменять на наши силы. Он только отнимет силы у нас.
Олаф вдруг весь взвился вместе с холодным ветром… Он, едва сдерживаясь, грубо схватил офицера, толкая в занесенные метелями открытые врата, в высокий темный коридор, дающий пристанище зубастому ветру, в просторный зал, отгороженный тяжелыми бункерными дверями… Я иду за ним, теряясь от страха, что Олаф не справится, что с силой зверя он отпустит на свободу и это зло — этого Зверя… Меня до отупения пугает его злой дух… Я сжал зубы, чтоб не стучали от внезапно напавшей на меня стужи… Как плохо все получилось… А я так хотел, чтоб все вышло хорошо… Но теперь мне осталось только стараться вырвать у Олафа офицера, полыхающего яростью жарче прежнего. Я должен успокоить их обоих. Если Олаф разозлит этого офицера, офицер разорвет поле «шнура», искрящего и гудящего от нехватки мощности на его крепко сжатых в кулаки руках… А если спящие силы офицера проснутся, Олафу придется призвать на противостояние все свои силы — пробудить все свои немереные и неуправляемые силы… А тогда… тогда…
— Олаф! С ним же так нельзя! Он же офицер!
— Хоть каменный тролль, Ханс. Не суйся мне под руку. Ступай во двор.
— Нет, ты же убьешь его…
— Ханс, ступай.
Олаф рвется вперед штормовым ветром и срывается на этом офицере… Но он еще не разрешает себе срываться на мне…
— Олаф, брось клинок… Я не дам тебе его убить.
Олаф не позволял себе злиться на меня с тех пор, когда ожоги связали мою грудь рубцами, как веревками… Олаф никогда не злится на меня, но я знаю, как ему это тяжело дается… Я всегда думаю со страхом, а вдруг настанет такое время, что он не совладает со злом… Кажется, это время не за горами… Вот я и стою перед ним, еще не решив, что делать… Если я не заступлюсь… Олаф убьет этого офицера, который неповинен во всем этом… А если заступлюсь… Я не знаю, что Олаф сделает со мной… И я не знаю, что я… Я же не подниму на него руку — на Олафа…