— Ситтар? Не знаю такого.
— Разве знаменитость может знать всех своих поклонников? Ситтар интересный человек, кстати, тоже из Умизана. Он был купцом, торговал с яптами, потом служил переводчиком во время путешествия Промеата по их земле. А теперь имеет в Атле лавку— покупает смышленых рабов, учит их ремеслам и продает за высокую цену. Я заказывал у него товар…
— А зачем тебе рабы? — перебила Тейя.
— Готовимся в путь на оленях за Ледяную стену и решили взять несколько гиев. Знаешь, я о тебе всегда помнил с тех пор, как услышал твою песню в Ан-жиере, но, посуди сама, искать встреч с подругой Италда не очень-то хотелось…
Тейя кликнула либийца:
— Принеси нам пенного сока и приготовь иш-лох. Как ты умеешь, — добавила она значительно. Раб ушел, польщенно улыбаясь.
Тейя поднялась, взяла в руки лук, провела мизинцем по струнам.
— Хочешь, я спою тебе песню? Новую. Я пела ее только раз, для немногих. Она… но зачем рассказывать! — Пальцы побежали по струнам; мелодия резкая, напоминающая перекличку коттских барабанов, словно раздвинула стены комнаты. Море, порывы ветра, удары весел — и над всем этим ритм волн, приходящих издалека и убегающих вдаль…
Мудрый Цатл стоял на корме ладьи,
Уводя народ в морскую даль
Неизвестность ждала впереди, впереди,
А кругом колыхалась вода, вода.
Уплывали дни и за днями дни,
Люди в страхе глядели в глаза волнам
И молили: «Богиня, не обмани,
Подари долгожданную Землю нам».
Цатлу жрец сказал: «Впереди беда!
Видишь — нет еды, видишь — ветер стих.
Надо ценную жертву богам отдать.
Не помогут, пока не насытим их».
Что же требуют боги? Закрыв глаза,
Долго слушал жрец, как море поет,
Потом иссохшей рукой показал
На Цатлову дочь и сказал: «Ее!»
А девчонке было семнадцать лет.
Пела песни она, как никто другой.
Для нее напевом вставал рассвет.
Напевом ветер играл с водой.
Как прожить без нее? Пожалей, о жрец!
Все молили, а тот качал головой.
И сказала она: «Не грусти, отец,
Боги верно сделали выбор свой.
Не вкусна победа без вкуса слез,
Не согреет лето без злой зимы.
Кто запел, тот в жертву себя принес.
Не горюй, отец!» И шагнула с кормы.
Казалось людям, что жизнь пуста,
Что навеки из жизни песни ушли.
Боги приняли жертву. Наутро встал
Над волнами край Срединной земли.
Тейя опустила голову, успокаиваясь, потом вопросительно взглянула на Паланта.
— Интересная мелодия, — сказал он, проглотив что-то подступившее к горлу.
Либ принес кувшин и миски дымящегося ишлоха.
— В твоих песнях, — продолжал знаток, — есть нечто дикарское. Не пойми это как упрек. Еще в «Деве Стикс» я услышал интонации гийских напевов, но не это главное. Мы отвыкли доверять чувству. Все вокруг и самих себя все время оцениваем, словно хотим продать. А дикие верят, и ты, по-моему, смогла научиться этому.