Похоже, никто не хотел нарушать возникшую тишину. Архидьякон, сделав над собой усилие, развернулся к Эмме и начал довольно натянутый разговор о ее взаимоотношениях с колледжем. Когда ее утвердили в должности? Что именно она преподает? Считает ли она, что студенты в целом воспринимают материал? Как, по ее мнению, изучение английской и религиозной поэзии соотносится с программой теологического колледжа? Она сознавала, что он старается ее подбодрить или по крайней мере предпринимает попытки завязать беседу, но это было похоже на допрос. К тому же девушка понимала, и от этого становилось неловко, что в такой тишине его вопросы и ее ответы звучали неестественно громко. Ее глаза снова и снова возвращались к Адаму Дэлглишу, сидевшему справа от директора: там темноволосая голова склонилась к более светлой. Казалось, им было о чем поговорить. Естественно, они не стали бы обсуждать смерть Рональда, не здесь, не за ужином. Иногда она ощущала на себе пристальный взгляд Дэлглиша. Они на секунду встречались глазами, Эмма мгновенно пасовала, коря себя за мимолетную бестактность, и решительно разворачивалась, чтобы терпеть любопытство архидьякона.
Наконец все переместились в гостиную, чтобы выпить кофе, но смена декораций не помогла оживить разговор. Он превратился в беспорядочный обмен банальностями, и задолго до того, как пришло время готовиться к повечерию, компания развалилась. Эмма ушла в числе первых.
Несмотря на грозу она решила, что ей необходимо глотнуть свежего воздуха и пройтись перед сном. Сегодня она собиралась пропустить повечерие. Впервые девушка чувствовала настоятельную необходимость сбежать из этого дома. Но когда она вышла за дверь, ведущую в южную галерею, порыв ветра ударил ее, словно кулак. Вскоре она смогла бы стоять, лишь согнувшись. Неподходящая ночь для уединенной прогулки по побережью, которое внезапно стало таким недружелюбным. Она задумалась, чем сейчас занят Адам Дэлглиш. Наверное, он посчитал вежливым посетить повечерие. А ее ждет работа – как всегда, работа – и ранний отход ко сну. И девушка отправилась вдоль тускло освещенной южной галереи к «Амвросию», навстречу одиночеству.
23
В 9 часов 29 минут Рафаэль, который последним вошел в ризницу, застал лишь отца Себастьяна. Священник снимал плащ, чтобы переодеться к службе. Рафаэль уже держался одной рукой за дверь, ведущую в церковь, когда отец Себастьян произнес:
– Ты нарочно выбрал эту главу из Троллопа, чтобы досадить архидьякону?
– Мне она просто нравится, отец. Такой гордый, честолюбивый человек преклоняет колени перед ложем своего отца и вынужден признать, что тайно надеется на своевременную смерть епископа. Это самая выразительная глава во всем творчестве Троллопа. Я считал, мы все должны ее оценить.