Первую часть века в Европе – главной лаборатории новых моделей «я» примерно по шестидесятые годы включительно- можно назвать временем экзистенциализма, который включил в универсальные черты человеческого существования «заброшенность в мир», «случайность присутствия»… Социальное и душевное одиночество человека XIX столетия здесь превращается в нечто куда более радикальное: одиночество метафизическое.
«Я» на это раз – тот, кто настолько одинок, что не имеет уже никаких оснований. "Я" – это чистый выбор и чистый риск. Более того, обреченный, если уж быть совсем честным, на поражение. Жан-Поль Сартр (1905-1980), один из властителей умов своего времени, прямо говорил, что человек – это авантюра, которая имеет наибольшие шансы закончиться плохо. У Сартра «я» тоже выходит за пределы себя как случайного существа – и дерзает существовать на собственных, самолично изобретаемых основаниях.
Это – результат многовекового, последовательного, слой за слоем снимания с себя европейским человеком все новых и новых определений, традиций, связей, чтобы предстать во все более и более подлинном своем, одиноком, покинутом, заброшенном виде, наедине прежде всего с одиноким, отчаянным усилием своего самополагания и ответственности. А уж затем – если повезет, с миром и с Богом. Хо-» тя тут уже ничего нельзя гарантировать.
Но и это еще не конец.
«Я» – это кто? – снова спрашивает себя человек конца нашего столетия. И с изумлением обнаруживает ответ: … да никто. Нет никакого «я». Есть узел в переплетении линий различных дискурсов, языков, текстов, место взаимоналожения социальных практик, инструмент презентации культурных смыслов… «Человек» исчерпывается всем этим. Кроме этого в нем ничего нет. Автор умер. И субъект тоже умер. Что до Бога, то Он умер давно.
«Постмодернистские» концепции Р.Барта, М.Фуко, ЖЛакана и других, в которых все это было провозглашено, разумеется, ничего не исчерпывают. Вряд ли даже есть основания утверждать, что они составляют стержневую ЛИНИЮ современного развития. С этим, во всяком случае, можно спорить.
Одно несомненно: само появление таких представлений и их огромная популярность – свидетельства очередных радикальных сдвигов в самочувствии европейского человека.
У «я», понимаемого таким образом, нет внутреннего измерения. То есть того, что веками и веками создавало его именно в качестве «я». И это напрямую связано с утратой другого важнейшего его измерения: трансцендентного.
«Смерть субъекта» – отражение в «высокой» культуре того, что на противоположном ее полюсе предстает как самочувствие «массового»человека, целиком растворенного в анонимных, тиражированных формах, которые предлагаете качестве средств для переживания мира массовая культура. Здесь тоже нет внутреннего) измерения.