— Вали отсюда, козел, я кричать буду! — прошептала я, каждую секунду ожидая приближение обычного для меня, в таких случаях, ступора. Но нет, пока дышалось вполне спокойно, трясло только сильно, и некоторая слабость волнами расходилась по телу, словно дергало огромный нарыв. Что-то меня эти озабоченные придурки стали утомлять… Вспомнив тот туман, от которого я так усиленно пыталась недавно избавиться, постаралась сосредоточиться на своих мыслях и представила, как нечто темное тянется от меня к падающему Лехе.
— Вот и молодец, вот и славно, — негромко сказал Муся, и погладил мой затылок, так, словно собаку потрепал, — если не будешь дергаться, то все быстро и сделаем, еще чаю попить успеем.
Я открыла глаза. Что за… Вместо того чтобы свалиться, как мне привиделось, к моим ногам, Леха стоял со спущенными штанами и довольно лыбился. Что-то мой дар больше не работает… Но страх почему-то опять пропал — вид возбужденного Муси меня только насмешил. Может, потому, что мне вдруг почудилось, что это огромный ребенок, навалявший себе в штаны. Ох, у меня явно что-то неладное происходит с головой. Я не выдержала, и громко расхохоталась прямо в лицо Лехи. Глядя на его изумленную и обиженную физиономию, я уже не смеялась, а просто завывала от смеха.
— Ах ты, сучка! — рявкнул он в бешенстве и с размаху ударил меня по уху. Моя голова мотнулась и стукнулась о стену. Боль была адская. Ноги подогнулись, и я сползла на пол. В ухе оглушительно звенело так, словно его пытались просверлить перфоратором. Губы намокли — непроизвольно облизнув их, почувствовала вкус крови. Нос горел — я и не заметила, как ударилась носом… Страха почему-то по-прежнему не было, лишь растерянность и боль, боль и растерянность. И еще бесконечное удивление.
— Му… Муся, ты чего? — выпустив кровавый пузырь изо рта, промямлила я. Мне это показалось занятным, и я пошлепала губами, пытаясь сделать еще один пузырь. Видимо, ощущение реальности, как и времени у меня было искажено, оно словно замедлилось, я даже успела на секунду забыть о Лехе, когда он снова схватил меня за грудки и, приподняв, заорал, брызгая слюной в лицо:
— Не смей называть меня Мусей! Не смей смеяться надо мной! Убью на хрен!
Я завороженно смотрела в его побелевшее лицо, ярким пятном на котором выделялся большой прыщ на лбу — надо же, а он ведь так гордится своей чистой смуглой кожей… Да что же это такое? Мне надо бояться, кричать, отбиваться, а я вместо этого Мусины прыщи рассматриваю. Пока мои мысли парили неведомо где, Леха очевидно приняв какое-то решение, снял окончательно свои штаны, подхватил меня на руки и понес в сторону родительской постели. У меня в голове, наконец, что-то щелкнуло, словно контакт стал на место, и включилось чувство самосохранения.