— Ты знаешь, что делать, сын.
— Да матушка. Я исполню все в точности…
Кюлькан склонился к руке хана и коснулся ее губами. Сейчас ему было не до размышлений о том, что вскоре ему предстоит занять трон великой империи, повести неисчислимое ее воинство в неведомые страны. Сейчас впереди было столь тяжкое и страшное деяние, которое мать могла поручить только ему. И осознание сего наполняло сердце юноши болью и гордостью.
«Только мне мог каган поручить такое… И я исполню его последнюю волю, ибо я — его продолжение…»
Гулан дождалась, когда сын выйдет. Не достойно жены хана и дочери племени меркит прощаться с жизнью на глазах у людей. Пусть это и единственный сын, кровь великого кагана, но достоинство оного следует блюсти и после его смерти.
Из китайского ларя не свет появился клинок — узкий, невероятно острый, страшный.
— Ну вот, ты и дождался…
Сталь легко прошла через одежды и с ослепляющей болью вошла в тело. Но эта боль была смехотворно слаба по сравнению с болью от ухода любимого.
— Я отбила тебя у мира, мой хан… Жди, я иду…
Душа, свободная от черного яда мести, очистилась. Гулан почувствовала, что отныне может быть лишь той, кем была лишь отчасти — единственной по-настоящему любимой женщиной Великого кагана.
Глаза ее закрылись. Оглушительный рев свадебных труб, такой же, как годы назад, раздался вокруг. Растаяли украшенные шелками стены дворца, засверкал в ослепительном солнечном свете Великий порог. А за ним, улыбаясь, уже стоял он, ее Чингиз — помолодевший и улыбающийся.
— Вот и ты, моя Гулан…
* * *
Горы зажали избранную шаманами котловину, встав грозными серыми стражами с трех сторон. Сейчас, в мареве нестерпимого зноя, они казались каменными великанами, которые не выдержали испепеляющего внимания солнца и умерли в мгновение ока, окаменев там, где застал их летний жар.
Не лучше приходилось и людям, застывшим по обе стороны огромного котлована. Ни им, ни их коням не приходилось еще ощущать такого воистину нестерпимого пекла. Кюлькану даже показалось, что уздечка раскалилась, а стремена, которыми он время от времени останавливал своего скакуна, обжигают кожу его друга до костей.
Хрипели кони, между застывшими всадниками бегали с ведрами воды мальчишки-оруженосцы. Но плеск воды в кожаных ведрах и тяжкие вздохи скакунов были единственными звуками, нарушавшими тишину заповедного ущелья. Всадники молчали — горе, какое свалилось на их плечи, нельзя было изъяснить словами, нельзя было даже представить, что такое вообще когда-либо могло случиться. Ибо сегодня хоронили того, кто встал рядом с богами, кто водил их в походы, кто даровал им жен и мир. Сегодня хоронили Великого кагана.