Ему чудилось, что на время он сумел окунуться в тихую реку этой мелодии, и вдруг, не разумом, а скорее проснувшейся в нем интуицией, разбуженной, наверное, в том самом месте шумом из разорвавшейся трубы, постиг суть этого явления, не понимая его природы. Потоки, выплескивающиеся наружу из той трубы, как ему показалось в ту секунду, были тем же, что и эфир, неспешно струившийся по туннелям, но в трубе они были гнойными, зараженными чем-то, беспокойно бурлящими, и в тех местах, где вспухшие от напряжения трубы лопались, гной этот изливался толчками во внешний мир, неся с собой тоску, тошноту и безумие всем живым существам…
Артему показалось вдруг, что он стоит на пороге понимания чего-то очень важного, как если бы последние полчаса его блужданий в кромешной тьме туннелей и в сумерках собственного сознания приподняли завесу над великой тайной, отделяющей всех разумных созданий от познания истинной природы этого гротескного мирка, выгрызенного прошлыми поколениями в недрах Земли. Но вместе с тем ему стало и страшно, словно он только что заглянул в замочную скважину двери, надеясь узнать, что за ней, и увидел лишь нестерпимый свет, бьющий изнутри и опаляющий глаза. И если открыть дверь, то свет этот хлынет неудержимо и испепелит на месте того дерзкого, что решится открыть запретную дверь. Но свет этот — и есть Знание.
Весь этот вихрь мыслей, ощущений и переживаний захлестнул Артема слишком внезапно, он был совершенно не готов ни к чему похожему и потому испуганно отпрянул. Нет, все это было всего лишь фантазией. Не слышал он ничего и ничего не осязал, опять игры воображения. Со смешанным чувством облегчения и разочарования он теперь, заглянув в себя, наблюдал, как раскрывшаяся на мгновение перед ним перспектива, все далекие грозные и прекрасные горизонты, — стремительно меркнут, тают и перед мысленным взором вновь встает привычное мутное марево. Он испугался этого знания, отступил, и теперь приподнявшаяся было завеса тяжело опустилась обратно, быть может, — навсегда. Ураган в его голове затих так же внезапно, как и начался, опустошив и утомив его рассудок.
Артем, потрясенный, сидел и все пытался понять, где же заканчивались его фантазии и начиналась реальность, если, конечно, такие ощущения вообще могли быть реальны. Медленно-медленно его сознание наливалось горечью опасения, что он стоял в шаге от просветления, от самого настоящего просветления, но не решился, не отважился отдаться на волю течения эфира, и теперь ему, может, всю жизнь остается лишь бродить в потемках, оттого что однажды он убоялся света подлинного Знания. «Но что такое Знание?» — спрашивал он снова и снова, пытаясь оценить то, от чего он столь поспешно и трусливо отказался. Погруженный в свои мысли, он и не заметил, что по крайней мере несколько раз успел уже произнести эти слова вслух. — Знание, парень — это свет, а незнание — тьма! — охотливо объяснил ему один из дежурных. — Верно? — весело подмигнул он своим товарищам.