— Насчет войны — уж очень это вы глубоко в корень смотрите, — сказал Коростелев, хмурясь. — Попросту — свалял дурака с этой Аспазией. Как будто я не признаю, что свалял дурака. Я только говорю, что для первого раза можно бы и помягче.
— Нельзя тебя, Митя, помягче. У тебя такой характер — тебя надо бить побольней. Иначе ты почешешься и сразу забудешь. Тебя всю жизнь будут очень больно бить, уж я вижу.
— Спасибо за доброе предсказание, — сказал он уныло.
И мать родная против него. И мать родная говорит: «Тебя надо побольней». Утихни, Коростелев, пей молоко.
Утром чуть свет он верхом уехал на третью ферму, велев Тосе быть наготове: как только Данилов соберется — везти его на станцию.
На третьей ферме веяли семенную пшеницу. Работали две веялки и триер. Веялки стояли на чистом, добела выметенном току, а триер — в закрытом помещении. Из-под триера семена относились в закрома.
Женщины, работавшие на веялках, особо старательно и любовно собирали зерно и насыпали его в мешки.
Коростелев заглянул в закрома и залюбовался чистым, крупным, светлым зерном.
Да, подумалось ему, вот опять посеем, и опять заколосятся хлеба на полях — новый круг, вечный круг жизни… Он пересыпал в пальцах тяжелые семена и не слышал, как кто-то вошел в зернохранилище. Оглянулся, когда мужская рука тронула его плечо.
Бекишев.
— Любуетесь?
Коростелев поздоровался сдержанно.
— Не знаете, — спросил он, — уехал Данилов?
— Уехал. Вас спрашивал.
— Что ему надо?
— Так, хотел проститься. Привет передавал.
Коростелев только шмыгнул носом. Сначала выговор, потом привет. Тактика…
Ему было неприятно, что Бекишев приехал вслед за ним. «Должен бы понять, что у меня за настроение. Может, мне одному хочется побыть».
Он отвечал Бекишеву коротко, разговаривал с другими людьми, не обращая на него внимания. Но Бекишев как бы не замечал этого, держался просто, спокойно и дружелюбно, и постепенно Коростелев смягчился. А к середине дня с удовольствием думал, что вот Бекишев не оставил его в тяжелом настроении и тактично показывает ему свою дружбу.
«Хороший парень Бекишев», — думал Коростелев, когда, объехав поля, где уже пахали под зябь, они верхами возвращались с фермы.
Ехали по жнивью, напрямик, и выехали к речке. В лицо им пахнуло сладостной влажной прохладой.
— Не искупаемся? — спросил Бекишев.
— Можно…
Привязали лошадей и разделись в тени под ивами. На речке в этот час было нелюдно, только метров на сто повыше прыгала и плескалась в воде стайка голых коричневых мальчишек.
Коростелев сбежал с берега, нырнул, вынырнул и поплыл красивым кролем. Бекишев плыл рядом на спине, блаженно зажмурив глаза.