Вскоре, правда, эта компания стала распадаться: у двоих оказалась совсем недалеко их родина, и они каким-то образом умотались домой. Двое, в том числе и гуринский белобрысый сосед, проникли в ближайшие хутора, пристроились там у одиноких вдов и оттуда ходили на перевязку. Остался Гурин вдвоем с Харабаровым. Но и Харабаров вскоре, встретив земляка, перебрался к нему.
Гурина тоже подмывало махнуть домой, но он не решался: это все-таки не близко. А их предупреждали: всякое отсутствие более трех суток считается дезертирством. И он остался один со стариками. За обедом по-прежнему ходил с щербатым кувшином и угощал госпитальским супом своих хозяев, которые жили очень бедно. В погребе у них была одна «картопля» да бочка соленой капусты.
У Гурина оказалось много свободного времени, он читал Короленко, почти каждый день писал домой письма, сидел со стариками, слушал дедовы рассказы о махновщине. В хорошую погоду бродил по селу и раза два дошел даже до станции Пологи. Толкался среди толпы на вокзале, смотрел на поезда, которые уходили на восток. Два перегона всего до родины: Пологи — Волноваха и Волноваха — Сталино. И все. А там три часа пешего хода, и он дома. А случится попутка — так и за полчаса можно добраться. «Рискнуть, что ли? — приходила сладкая до одурения мысль. — Сесть вон на тормозную площадку. Ну, пусть сутки до Волновахи, да там сутки, да там?.. Максимум — трое суток. И обратно трое… Вполне можно успеть: на перевязку я хожу через семь дней. Ну, а один раз приду через восемь — какая беда? Рискну? Маму увижу, Алешку, Танюшку. Вот удивятся!»
И уже совсем было решался, направлялся к поезду, и тут приходила другая, здравая и потому неприятная мысль: «Ну и что? Ну, приедешь, покажешься, расстроишь всех — и в обратный путь. Опять слезы, проводы, беготня, суетня — мама побежит по соседям взаймы просить денег, продуктов… А тут? Вдруг кинутся — нет на месте. Три дня пождут, а потом подадут в розыск. Дезертир. Нет, потерплю!..»
И Гурин, уже стоя у тормозной площадки, в последний момент отговаривал себя. Состав медленно трогался и, набирая скорость, проходил мимо. Вот отстучал колесами последний вагон, Гурин смотрит ему вслед — качается на тормозной площадке одетый в тулуп старший кондуктор, нее дальше уходит поезд… Он уже скрылся за поворотом, и шум от него затих, а Гурин все стоит… «Может, напрасно не рискнул?..» Наконец медленно поворачивается и медленно идет в свою Чапаевку.
Но ему определенно везло в жизни: все равно что-нибудь хорошее, радостное да случится.
Однажды стоит он в длинной очереди раненых к кухне и видит — идет какая-то женщина в их сторону. Идет медленно, в солдат всматривается, будто ищет кого. И вдруг показалось ему, что на ней очень знакомая телогрейка: точно такая у них дома была, в ней он в армию уходил; в Пологах, когда уже их обмундировали, он отдал ее матери. Присмотрелся — и сама женщина показалась тоже очень похожей на мать, только постарше будет, скорее похожа на его бабушку…