Двое снова перешли к внутреннему диалогу.
— Ты понял? Она тиснула мобильник и звонит по нему уже три дня. А я-то голову ломал, с чего бы это она осторожность потеряла. Раньше всегда с разных телефонов на связь выходила, и ни один отследить невозможно — все аппараты в общественных местах. А тут… Сучка уверена, что по чужому мобильнику ее никогда не отыскать, — сказал второй.
— Да-да, — задумчиво и как-то растерянно кивнул первый, более буйный. — Ты знаешь, это странно. Мне кажется, я знаю, о ком идет речь…
— Да? Расскажи, — предложил приятель.
— Не при нем, — обернулся к Яшкину зверюга.
Яшкин сжался.
Закончилось все внезапно. Обменявшись взглядами, бандюганы развернулись, направились в сторону автомобиля, сели — через секунду ни их, ни их катафалкоподобного джипа уже не было видно. Яшкин барахтался в траве, в желудке у него ныло, из носа текло. Темнело. Дальние дома уже погрузились в сумерки. Трава вокруг почернела. Тропинка еще светлым пятном прорезалась сквозь мглу, но едва-едва. Стало чувствительно прохладнее, свежее. Звенели комары. Где-то там, у домов, в деревне, скрипел ворот колодца. С шоссе доносились шорох шин, гул проносящихся мимо автомобилей, там колебался в высоте тусклый свет придорожных фонарей и ослепляли огни автозаправок. Здесь, на обочине, темнело с каждой секундой, Яшкин, как казалось ему, растворялся, тонул в этой темноте. «Мерс» мерцал серебром неподалеку. «Разве так можно с человеком? С ходу кулаком в живот… Дикость какая! Варварство. Я же готов все по-человечески… Поговорить, обсудить спокойно, как цивилизованные люди… Подонки! Суки!» — Тут Яшкин прикусил язык и весь покрылся холодным потом. Он не мог вспомнить, произнес он секунду назад это ругательство вслух или приложил бандитов мысленно. Он нервно оглянулся вокруг, как будто кто-то — какой-то недоброжелатель — мог подслушать его слова или прочитать его мысли и донести скрывшимся из виду отморозкам. И те вернутся… Он вжал голову в плечи и больше даже в мыслях их не материл и никак не обзывал. «Ничего не объяснили толком. Чего им нужно было?» — недоумевал окончательно расквасившийся Яшкин, шмыгая носом и вытираясь рукавом. Он ничего не понимал.
— Ничего не понимаю! — задумчиво произнес Костов, пялясь как баран на новые ворота в раскрытую папку с делом Лосского.
Надежда, слышавшая это признание как минимум пять раз за последние два дня, вздохнула. Она уже постигла, что фраза «Ничего не понимаю» в устах шефа означает нечто противоположное ее прямому смыслу. Она означала, что в голове у Костова — такого заторможенного, сонного и медлительного в эти минуты — идет напряженный аналитический процесс. И Костов как раз сейчас начинает понимать гораздо больше, чем он понимал раньше.