* * *
К нам прорвался на лыжах Олаф. Долго уговаривал собраться и идти с ним. Так нельзя! Тут нельзя! Вы не можете здесь оставаться… и так далее. Я с ним был полностью согласен, но – мы отказались. Поговорили, напоили его чаем, сами тоже попили…
– Herre Gud![119] – вдруг как-то невпопад сказал он.
Я не сразу обратил внимания на это. Мало ли… И тут он запричитал:
– Что со мной? Хярре гюд, хярре гюд…
Я посмотрел на него. Он был сильно обеспокоен. Трогал себя. С него пот градом лил.
– Ta det me ro,[120] – сказала Дангуоле, и ее улыбка мне не понравилась.
– Та де ме ру, – повторял Олаф. – Что со мной?
– Det er bare sopp,[121] – сказала Дангуоле и засмеялась. – Не паникуй!
– Что? Какие грибы? А! У меня сейчас будет приступ! Меня опять положат в психушку!
– Do not panic! – сурово сказала Дангуоле. – Calm down and take it easy![122]
Ее лицо было злым. Она смотрела на Олафа с презрением. В складках вокруг губ собралась брезгливость, она словно говорила: все мужики – тряпки, слюнтяи, падкие на крашеных шлюх, трусы!
Я разозлился на нее: чокнутая дурочка! Всем подсовывает грибки! Хускегорская шуточка, накормить салатом, как Иоаким делал, а потом смотреть, как люди мочатся от страха в штаны. Это было несправедливо, по отношению к Олафу это было чертовски нечестно, даже подло. Парень изо всех сил хотел нам помочь, желал нам добра, на свой примитивный деревенский лад, как мог, надо быть благодарным, да хотя бы за батарейки, зажигалки, консервы… А она – грибки, такая злая шутка! Я так на нее разозлился… так разозлился… я не хотел ее видеть. Я хотел встать и пойти вместе с Олафом в Какерлакарвик. Сдаваться ментам.
Позвонила мать, сказала, что нашла еще одно место, где она будет убирать. Торжественно воскликнула: музей! Я тут же спросил, какой именно. Она не могла сказать, что это был за музей. Оказалось, что тот же, в котором работал Сулев. Он сказал, что к ним устроилась странная русская уборщица, которая перед тем, как взяться за уборку, всегда обходит все залы и, пока не рассмотрит все экспонаты, за швабру не берется.
Теперь у нее пять объектов, она бегает с одного на другой целыми днями. Нигде не успевает. Дома ее почти не бывает, я иногда захожу навести порядок, которого она не замечает; зато заметила котенка, которого я принес.
– Ой, а ты откуда тут взялся? – спросила она котенка.
Я сказал, что котенок был на чердаке.
– Наверное, это он тебя изводил своим плачем, про который ты писала мне в своих письмах в Данию…
– В каких письмах? Я тебе никогда не писала!
Она сказала, что я придумал себе ее письма; это мне свойственно, говорит она: выдумывать.