— Думаете, прокурор нам вернет? Очень сомневаюсь. Скорее всего, отдаст кому-нибудь из своих.
— Я его попрошу… Мы… Мы знакомы. Еще с гражданки.
Майор Антонов посмотрел озадаченно:
— Знакомы? С Одинцовым? Тогда бы я на вашем месте, наоборот, упросил бы его не возвращать нам дело…
Все-таки я донял его.
— Ладно, — он морщился. — Если вернет, работайте, я не буду возражать… Кстати, вы плохо выглядите.
Майор рассматривал меня, слегка склонив набок голову, как знаток картину на выставке. — После обеда на работу не возвращайтесь, походите по воздуху.
— Спасибо.
Я был в самом деле тронут; скажите, пожалуйста, какой у меня начальник!
— Не о вас забочусь, — усмехнулся он. — С одним легочником намаялся, хватит!…
По дороге в прокуратуру мне повстречался Арсеньев. Шагает в распахнутой шубе, пучки бровей победно топорщатся.
— А, грозный противник! — загородил тротуар. — Бежите добывать новые факты, усугубляющие вину подсудимого?
Что ж, праздник был не на моей улице, и я приготовился терпеливо сносить язвительные шуточки острого на язык адвоката. Но он, проявляя истинную широту души, не стал надо мной измываться. Даже наоборот.
— Эрраре гуманум эст, — потрепал меня по плечу.
— Человеку свойственно ошибаться… — Я вздохнул — так всегда говорят в утешение неудачнику.
— Но это только часть замечательного изречения Цицерона. И почему-то о второй половине, еще более важной, как правило, забывают.
— А разве есть вторая половина?
— Человеку свойственно ошибаться… — старик поднял палец в прорванной перчатке, — а глупцу свойственно настаивать на своей ошибке. Разве не великолепно? Впрочем, не только глупцу, упрямцу тоже… Нет, нет! — хохотнул Евгений Ильич. — Не про вас, милый Виктор, что вы! Я сейчас от прокурора. Представляете, ведь он так и не хочет изменить меру пресечения для Андрея! Хоть теперь и мне, и ему, и вам ясно, что держать мальчика в тюрьме нет никакой надобности.
— Всякие формальности… — пробормотал я, считая себя не в праве отрекаться сейчас от Вадима и одновременно чувствуя всю неуклюжесть своей попытки выгородить его.
— Возможно, возможно, — не стал спорить старый адвокат. — Так или иначе все уладится в ближайшие дни.
Поклонился и пошел своей дорогой, так и не застегнув шубы, которая, чем больше он отдалялся от меня, принимала все более шикарный вид — плешины и потертости издалека неразличимы…
Аделаида, вопреки ожиданию, не проявила ко мне неприязни. Правда, она приказала обождать, но, во-первых, довольно сносным тоном, а во-вторых, не в коридоре, как прежде, а здесь, в ее комнате, и даже сама пододвинула стул.