Готовы верить. Это казалось таким… странным.
Наивны. Беззащитны. Полны девственной, нерастраченной силы, которую они даже не осознают сами. Именно то, что нужно.
…Им выпадала трудная дорога. Отцу Дружин не нужны слабые и робкие, не готовые рисковать и идти за окоём. Но сперва следовало завоевать их доверие, настоящее, неподдельное, прочное. И потому Старый Хрофт учил. Учил по-настоящему, не скрывая и не хитря, не заманивая пустыми обещаниями и не вешая морковку перед носом.
(Комментарий Хедина: а цель? Чем всё это должно было закончиться? Непобедимым воинством? Или Старый Хрофт написал (и вручил мне) всё это, чтобы показать, как он решил в конце концов то, что решил? Ибо сильно подозреваю, что являюсь первым — и единственным — читателем сего труда.)
…Нет, сильные мира того о нём не забыли. Наведывались время от времени, как же иначе. Надменный Охотник — тот самый, с дивным серебристым конём о золотых копытах — появлялся чаще всех, но разговора не получалось. Слушать его речи о войне с врагом (несомненно, Великим и Чёрным) было скучно, спорить — не имело смыла.
Но, кроме Охотника, стал «захаживать» — иного слова и не подберёшь! — Кователь. Этот Старому Хрофту нравился. Был он жаден до нового, по-хорошему любопытен, и ещё совсем не ощущалось в нём той самой гордыни, которой прямо-таки исходил Охотник.
Мы, сражающиеся с отродьем тьмы…
Мы, стоящие на страже добра и света…
Мы, последняя надежда тех, кто слаб и не может сам постоять за себя…
И всё это было правдой.
Отец Дружин не спорил. Зачем, для чего? Война стала для Охотника средоточием, смыслом бытия; Старый Хрофт и помыслить не мог, что эти прекрасные обликом, но холодные создания, пощажённые — или просто не замеченные? — Молодыми Богами станут сражаться на его стороне. У них уже имелась своя война и никакой другой они не желали.
Что ж, по крайней мере, это честно.
Кователь же Старому Хрофту нравился. Было в нём что-то от Тора, неуёмная жажда нового, неведомого, неизвестного; другое дело, что отрадой рыжебородого аса были как раз битвы, Кователь же к войнам и сражениям относился с прохладцей, почитая их злом, хотя порой и необходимым.