— Так у меня, Илья Митрофанович, в дивизионе штрафных нет, — сказал вдруг майор с эмблемами артиллериста в петлицах.
— А у них в батальонах, думаешь, есть? — вдруг взорвался подполковник Колчин. — Да мне… да всем нам на Седьмую роту молиться надо! Что атаку отбили! Самоходку сожгли! Бронетранспортер! До взвода пехоты положили! При собственных потерях — семь человек убиты и девять ранены. Раненые — почти все! — до конца боя в траншее оставались!
— Да там Солодовников над ними с пистолетом по брустверу носился. Вот и не ушли. — Майор-артиллерист усмехнулся.
— А вы, товарищ майор Степанцов, не смогли огнем поддержать взвод во время второй атаки немцев! Я твоих нештрафных в следующий раз, когда нечем будет стрелять, сам, под автоматом, в окопы к стрелкам погоню! — Все знали, что, когда подполковник Колчин переходил со своими подчиненными на «вы», это означало предпоследнюю степень его ярости.
Но обстановку разрядил Воронцов. Он вдруг почувствовал, что его мутит, и, чтобы не опозориться вконец, резко встал, стараясь быть прямым, как штык, и громко сказал:
— Разрешите выйти?
Подполковник Колчин посмотрел на его бледное лицо, все сразу понял и кивнул связистам:
— Помогите младшему лейтенанту. И отведите его в свою землянку. Пусть хорошенько выспится. Возьмите шинель и ватник. Да не потеряйте ничего!
Когда Воронцова вывели из землянки, комполка, уже остыв, сказал:
— А он, этот младший лейтенант из курсантов, что, штрафной? — Подполковник Колчин потер ладонями виски. — Ему завтра через проволоку лезть с ними… На высоты эти проклятые… Так что, Владимир Порфирьевич, готовьте две «сорокапятки», а лучше дай им дивизионные. Укомплектуй лучшими расчетами. Поставь хороших наводчиков. И минометчиков дай. Чтобы у роты огневая поддержка была настоящая, а не для проформы. Военный Совет армии создает отдельную штрафную роту не для наказания провинившихся, а для того, чтобы воевать. Это прошу понять на исходных. Чтобы потом не возникали ненужные вопросы.
Утром Воронцов проснулся с тупой головной болью и слабостью во всем теле. К своему удивлению, радом, на топчане, застланном шинелью, увидел улыбающееся сквозь сетку морщин доброе лицо младшего лейтенанта Нелюбина. Тот сидел в одном нательном белье и старательно, размашисто орудовал иглой.
— А я, видишь, на генеральский прием не попал! — сказал Нелюбин и встряхнул солдатской гимнастеркой, с которой посыпались обрывки ниток и кусочки материи, которые он, должно быть, использовал как заплатки. — Так что приходится обходиться малым. Но одежа чистая! Без педикулезов! Дырок много. А так крепкая. Послужит еще.