– Даже не поспоришь, – с горечью пробормотал Берку, расстраиваясь в том числе из-за недоступной ему самому точности формулировок.
Начать свою подрывную деятельность против Молдавии Серджиу Викол решил с депутата либерал-социалиста Пантелеймона Берку. Рассказ излагал подробности жизни Пантелеймона, о которых сам он предпочитал забыть и которые уж точно нельзя было найти в его официальной биографии. Все, что было связано с его отъездом в Испанию восемь лет назад, каждое его действие, даже те, свидетелем которых был он сам, и, что самое ужасное, даже его мысли, все это теперь хранилось на сайте и – о, ужас, – могло быть прочитано кем угодно.
– Этого просто не может быть, – все еще не верил Пантелеймон, понимая, что никакие связи со спецслужбами, даже прямой доступ к базам данных ФБР, ЦРУ и ФСБ не способны были обеспечить этого чертова Викола всем тем, что он теперь выдавал за достижения своего литературного таланта.
Получалось, теперь у Пантелеймона есть враг. Он знал его по имени, и его совсем не утешало то, что этот враг, по видимости, даже не догадывается, что Берку знает о его существовании. А впрочем, для него это, похоже, такой пустяк. Это даже нельзя было сравнить со слежкой. Пантелеймону казалось, что из его рук, ног, из спины и макушки выросли невидимые нити, посредством которых кто-то очень ловкий управляет им самим, как марионеткой. Он даже забыл про неизвестного автора письма, от которого узнал о Виколе – наверняка какой-нибудь завистливый графоман, таланта которого хватает лишь на то, чтобы бухать и плакаться собутыльникам на заговор против гения. Черт с ним и с его неизвестной фамилией, и то и другое канут в вечную неизвестность. А вот жизнь Берку, вся его просвеченная, как рентгеном, жизнь, может стать предметом скандалов, сплетен, насмешек и даже уголовных преследований.
Даже на собственную тень Пантелеймон теперь оглядывался с опаской. Ему казалось, что повсюду за ним наблюдают внимательные глаза. Через объективы фотоаппаратов и камер слежения, через черные очки темных личностей, через проклятый внутренний взор литературного таланта, открывающего вид на все подробности прошлого, настоящего и даже будущего. Кошмар наяву, который теперь всегда был с ним.
На заседаниях парламента, в выступлениях докладчиков и в репликах депутатов он слышал относящиеся к нему лично намеки – в отдельных фразах, а то и просто в подозрительных интонациях. Ему пожимали руку и улыбались в лицо, а он чувствовал холод в ладонях и видел насмешливые взгляды. Он больше не мог так жить и, хочешь не хочешь, вспомнил о генерале Бланару.