«Ну хитер, ну молодец», – думал он о себе, потирая руки.
В прошлый раз эту гордость он испытывал в девяносто третьем, когда, жмурясь от слепящих лучей, смотрел на солнце сквозь зажатую в дрожащих пальцах купюру достоинством в один лей.
«Вот она, независимость!» – восторженно думал Пантелеймон, ликуя от вида излучавшего неземное свечение молдавского господаря Штефана. Господарь виновато смотрел с купюры куда-то в сторону и вверх.
В отличие от полусотни односельчан-горлопанов, которые в конце восьмидесятых пешком – хотя с транспортом тогда еще проблем не было, – с песнями, вином и транспарантами топали аж до самого Кишинева на митинги Народного фронта, Пантелеймон Берку как дважды два понимал, что словами, пусть многократно усиленными репродуктором, самостоятельности не добиться. Не мог он понять другого: почему другие этого не понимают.
– Вот ты кричишь: «Русские, убирайтесь вон!», а перестанет Москва выдавать нам рубли, тогда что делать будешь? – спрашивал он Адриана Василиу, усатого тракториста с темно-шоколадным от многодневного стояния на бурлящей площади лицом.
– Уеду на заработки в Россию, – не моргнув глазом, ответил Адриан и обещание свое сдержал. После распада Союза и развала колхоза, не дожидаясь более тяжелых последствий, Адриан рванул на нефтяные месторождения Тюмени и даже, поговаривают, принял российское гражданство.
«Страна считается оккупированной, пока ее территория занята вражескими танками или пока ее граждане используют в качестве официального платежного средства валюту иностранного государства». Пантелеймон вычитал эту фразу в восемьдесят девятом в газете «Гласул». Потрясшее его предложение Берку обвел карандашом, а заметку вырезал и прикрепил кнопкой к стене. Когда карандашные линии на газетной вырезке почти слились с буквами, а буквы – с пожелтевшим фоном, Пантелеймон заметку сорвал, тем более что статья в «Гласуле» достоверностью прогноза не отличилась: оказалось, что с введением собственной валюты происходит не укрепление государства, а массовый отток населения, так что новая страница – из «Молдавской ССР в цифрах» – пришлась как нельзя кстати.
Но сейчас подзабытое чувство вновь распирало душу Пантелеймона. А когда его душа расширялась, у Пантелеймона, по какой-то загадочной физиологической закономерности, раздувались и ноздри.
«Ну хозяин, ай да молдаванин!» – думал Берку, шумно выдувая воздух из ставших гигантскими ноздрей и поглаживая толстенный фотоальбом, лежавший на столе.
В альбоме за его, Пантелеймона, фотографиями – отдельно и с женой, с женой и с дочерью (до чего очаровательный был ребенок!), за фотографиями собственных родителей, родителей жены, за фотографиями дяди Пети и тети Марианны, погибших в аварии, за фотографиями каких-то теток жены, один бог знает, как их зовут, за фотографиями нанашей – Гали и Тудора, живших счастливо и спившихся в один год, за фотографиями соседей, рассеявшихся как сон – кто за границу, а кто – на тот свет, за фотографиями застолий, курортов, колхозных собраний с вручением Пантелеймону вымпела «Отличнику соцсоревнования», и еще – за фотографиями десятков, сотен совершенно незнакомых людей, остававшихся в памяти только благодаря этим самым фотографиям, – притаились, круглым счетом, тридцать две тысячи евро, девятнадцать с половиной тысяч долларов и восемьдесят восемь тысяч леев.