– А и умру – не беда, – сказал я. – Все равно к тебе приду.
– Как это? – удивилась Авдотьюшка. – Как же ты придешь, коли убьют?
Я ухватил побег дикого хмеля, вившийся по крыльцу.
– А вот так! – с этими словами я хлестнул хмелем-вьюном по ее бедру.
– Ах, – выдохнула Авдотьюшка и с блаженством прикрыла глаза.
– Так-то ты меня любишь, что готова изменять мне даже с мертвым кротом?! – воскликнул я как бы с досадою. – Вот уж не ожидал! Ты готова предпочесть мне даже крота!
– Крота? – Авдотья в испуге открыла глаза. – Какого еще крота?
– А как ты думаешь – из чего этот хмель вырос? Из какого-нибудь отжившего свой век крота или землеройки. Или, в лучшем случае, из ласточки, сложившей свои крыла у твоей баньки! Все умершее рвется к солнцу, жаждет любви и тепла. Все умершее возрождается к жизни! И коли убьют меня на войне или на дуэли, побегу я под землей с вешними водами, выпрыгну под солнце травой и стану хватать тебя за ноги! И посреди поля, и у калитки, когда станешь ты распрягать коня из телеги, буду ласкать твои ноги… А то прилипну к тебе березовым листом в баньке… Вот сюда и прилипну, – тут я жадно ухватил Авдотьюшку за розовую от банного жара ягодицу.
– Ах! – Авдотьюшка с блаженством прикрыла глаза.
Мертвые кроты ее совершенно не интересовали.
На рассвете мы приехали с Козыревым к Глиняному ручью на бричке: ехать верхом на дуэль не следует – для верного выстрела рука должна быть спокойной. Мир только просыпался, воздух был густ и прозрачен. Я подошел к краю поляны и увидел в траве птичку, сплошь покрытую блистающими шариками росы. Птичка спала, но ее черный открытый глаз был обращен прямо на меня.
«Как знать, что видит он теперь? – вдруг подумалось мне. – Если б мог я понять это птичье око, то, возможно, узнал бы свое будущее. А сейчас вот стою и не ведаю, что будет со мною уже через каких-нибудь полчаса».
Лошадь звякнула сбруей, птичка тряхнула крылом и вспорхнула.
Я вернулся к бричке.
– Ну, как ты, готов? – спросил Козырев и пристально посмотрел мне в глаза.
– Шампанским бы горло промочить…
– А может, тебе к шампанскому и барышню? Хотя бы ту самую помещицу? А? – хохотнул мой товарищ и обнял меня.
Странное то было объятие: то ли чтобы поддержать меня в трудную минуту, то ли чтобы получше, на ощупь, запомнить на прощание.
– Тонкоруков, конечно, не лучший стрелок в эскадроне и не дуэлянт вовсе. – Козырев перешел на серьезный тон. – Впрочем, как ты сам знаешь, новичкам везет, а пуля дура… Так что мой совет – стреляй первым. Не прогадаешь.
Из-за леска послышался топот копыт.