– И что же он сказал?
– Сказал: завтра, мол, все формальности решим.
– Вот и своди его в загс, пока не раздумал.
– Мама, как тебе не стыдно!
– Мне стыдно? Ты Галю из нашего двора вспомни. Целыми днями с колясочкой гуляет, Хочешь, как она?
– Нет, Алекс не такой!
– Дай-то бог, девочка. Вообще-то твой американец мне понравился. Но и я могу ошибаться.
– Спасибо, мамуля! Я такая счастливая!
– Вот что, счастливица. Твой жених документ ищет, так ты загляни к Дерябину. Вдруг Николай Спиридонович ему ту бумагу отдал.
– Ой, верно! И как я сама не додумалась? Сейчас я Саше позвоню.
Марина достала из сумочки мобильник и прошлась по кнопкам. Мать удивленно покосилась на трубку:
– Это еще откуда?
– Алекс дал, чтобы с ним и с охраной связываться. – И Марина убежала в свою комнату.
– У богатых свои привычки… – вздохнула женщина, краем уха прислушиваясь к голосу дочери. Но слов разобрать не смогла. Когда Марина вернулась, прежней радости в ее облике мать не заметила.
– Я ему все сказала.
– А чего скисла?
– Алекс меня отругал, что я не в институте. Велел ехать на занятия.
– Конечно, когда мать говорит, можно и не слушать, а когда жених… – ворчала Наталья Андреевна, с трудом сдерживая улыбку.
Москва. Бутырская тюрьма.
1944 год. Май
– Ты у меня заговоришь, гнида! Не таким языки развязывали, жидок паршивый! – кричит следователь Дерябин и приближает посеревшее лицо к Зелену, будто пытаясь загипнотизировать его своим взглядом.
Моисей Семенович молчит. Глаза у него от непрерывных, в том числе и ночных допросов покраснели, но страха в них нет. Он спокойно смотрит на майора и, к своему удивлению, злости в глазах того не замечает. Следователь молод, хоть и отрастил усы, а глаза усталого, несчастного человека. «Странный сопляк, – думает Зелен. – Не похож на зверя, которым прикидывается, или от молодости дурит?» До этого мальчишки его допрашивали два других майора – месяц Груднев и месяц Шахерман. Груднев лютовал по-настоящему, у Зелена были сломаны пальцы рук и отбита печень. Моисей Семенович не подписал ни одного протокола. Шахерман был ласков. Но Зелен сразу просек: обычная в НКВД технология ведения допросов, принцип кнута и пряника. Шахерман взывал к еврейскому смирению и благоразумию, обещал поблажки. С теми двумя Моисей Семенович разобрался, а Дерябина понять не может.
– Ну, помолчи, помолчи… Поставлю тебя «в стойку» еще на неделю, поглядим, как запоешь. – Следователь устало валится на стул и замирает, глядя на чистый бланк протокола.
– Дурак ты, Дерябин, – спокойно произносит Зелен.
– Конечно, дурак, – миролюбиво соглашается следователь. – Умный давно бы к тебе спецсредства применил. А я тяну, надеюсь на твою партийную совесть. Ты же, Зелен, перед тем как к врагам переметнуться, комиссаром был… За революцию кровь проливал.