США. Нью-Джерси. 2000 год. Февраль
– Ты уверен, дорогой, что мистера Кларка стоит включать в список?
– Придется, милая… Хоть он знал отца и не слишком близко, но на всех официальных торжествах неизменно присутствовал. И потом, он член клуба.
– Собственно, против самого Кларка я ничего не имею, но его Лори не знает меры в алкоголе. И такая безвкусная…
– Переживем. Надеюсь, следующие поминки в нашей семье случатся не очень скоро… Итак, я оставляю Кларков в списке под номером девяносто семь. Больше возражений на их счет нет?
Собравшиеся промолчали, и Дмитрий Иванович Слободски вписал следующую фамилию в список приглашенных на скорбное торжество.
Пока умерший находится рядом, близкие чувствуют непонятную вину за то, что сами еще живы. Облегчает тягостное преддверие похорон лишь суета, с ними связанная.
В гостиной особняка в Форт-Ли собрался семейный совет. Присутствовал, конечно, адвокат Стэн Моусли, остальные – родственники. По линии покойного присутствовали двое – сын Дмитрий Иванович и внук Алекс. Со стороны Маргарет родни заявилось значительно больше. Пожилой, подтянутый дед Алекса по матери Уитни Рокфорт сидел на стуле с белой болонкой на коленях. Если бы ее высунутый язычок не дрожал в такт дыхания, собачку можно было принять за игрушку. Прямая спина старика и его скорбно безразличное лицо отвечали торжественности момента, но присутствие псинки вносило элемент пародии. Рядом с дедом присели две дочери Рокфорта, тетушки Алекса, и его кузина Берта. В разных концах огромной гостиной расположились супруги Кручински. Кем доводились они семье Слободски, Алекс так до конца и не вычислил. Пожилая пара из Калифорнии сыскала известность своей патологической ненавистью друг к другу. Вот и сейчас загадочные родственники не пожелали сидеть рядом. Дмитрий Иванович с Маргарет устроились в центре на диванчике. Алекс свое место по правую руку от отца не занял, а притулился на подоконнике. Младший из рода Слободски терпеть не мог церемоний, но, понимая, что обязан вынести все это, терпеливо ждал, пока старшие обсуждали светские формальности, вовсе его не интересовавшие.
Алекс проснулся на рассвете. Сотов уже успел завесить зеркала в доме и зажечь свечи. Пожалуй, только он, кроме Алекса, ощутил себя сиротою. Но у Алекса оставались родители и молодость, у Семена Григорьевича – ни того, ни другого. В Нью-Йорке Сотов родни не имел. Обитали ли еще где-нибудь на земле у него близкие, не знал никто. Пожилой работник занимался хозяйством, едва сдерживая слезы.
– Отец вписал своей жизнью золотую страницу в американский бизнес… – звучал в гостиной прекрасный английский язык Дмитрия Ивановича. Слова отца плыли мимо Алекса. Утром он постоял возле усопшего, понимая, что видит уже не любимого человека, а лишь его оболочку. Иван Алексеевич возлежал в гробу с тем спокойно насмешливым выражением, которое не раз выказывал при жизни. Огромный мир забот и воспоминаний унес он с собой. Сколько с ним ушло знаний, сколько миров закончилось с его последним вздохом! Все вопросы, что Алекс не успел задать деду, теперь останутся без ответа.