— У меня нет времени, — спокойно ответила я.
— И вообще, если хочешь знать, я устал от этой торговли, от этих цветов, от ранних подъемов и толчеи на рынке. Почему ты не можешь быть как все? Почему ты все время пытаешься прыгнуть выше головы? Почему мы не можем сидеть с тобой во дворе с ребятами и петь песни под гитару? — он уже почти кричал на меня.
Никогда до этого я не видела Вадима в такой ярости.
— Мне это уже неинтересно, а ты можешь идти хоть сейчас.
— Неинтересно ей?! А что тебе интересно, рубли считать на рынке и общаться со всякой швалью? Это тебе греет душу? Может для тебя, выросшей в интеллигентной семье, это в кайф? Может, ты тащишься от этого? А может, ты матери назло это делаешь? Ты еще на панель пойди! — Вадик вытащил нервно сигарету из пачки.
Я решила разговаривать спокойно, в конце концов, меня всегда учили держать себя в руках.
— Вадим, на какой вопрос ты хочешь первым услышать ответ? — на моих губах играла полуулыбка.
— Почему ты такая? — он бросил сигарету в пепельницу и, подойдя ко мне, схватил меня за плечи. — Почему, Вика?
«Ну, вот и развязка», — вяло подумала я. «Теперь у меня есть повод уйти».
Я высвободилась и снова села. Мне все-таки хотелось сначала выяснить — какая муха его укусила сегодня.
— Что с тобой вдруг произошло? Ты заработал денег и можешь еще заработать. Да и учиться можно, если очень захочешь. Только ты не хочешь, тебе песенки захотелось петь с ребятами во дворе на грязной лавке. Скатертью дорога, — я встала.
— Сядь, — он насильно усадил меня на табуретку. — Вика, я устал от твоей самовлюбленности и эгоистичности. Ты думаешь только о себе, о своих планах, своих переживаниях. Тебе нет дела, что чувствуют другие люди. Другие люди идут на жертвы ради того, чтобы тебе было хорошо. Но ты же ничего не замечаешь!
— Другие это кто? Ты во множественном числе? — колко спросила я.
— Не только я, это еще и наши матери. Тебе нет дела до своей, ты даже не знаешь, что она чувствует после ухода из дома единственной дочери. Ты не знаешь, как переживает моя мать, вынужденная тебя скрывать. А может, тебя уже с милицией ищут? Ты никогда не думала, что твоя мать может отказаться от тебя, и тебя отправят в интернат? Ты же несовершеннолетняя, — его голос уже был тихим и спокойным.
Я молчала, не зная, что сказать.
— Тебе лучше оставить эти мысли с торговлей и вернуться домой. Надо учиться, — сказал Вадик, глядя в окно.
Я сидела на стуле, рассматривая свои руки. Я абсолютно была не готова к такому разговору. До меня никак не доходило, что Вадик, которого я с детства считала своим другом и с которым я уже жила почти три месяца так думает обо мне. Его слова вонзались в меня как стрелы, причиняя почти физическую боль. Если он так думает обо мне, почему он со мной? Было ясно, что его уже тяготят наши отношения и их неопределенность. Конечно, надо уйти. Но я сидела, как будто у меня отнялись ноги и только мысли блуждали по кругу. Куда идти? Домой? Нет, ни за что. Но я должна остаться одна и все обдумать. Удар был неожиданным и болезненным, мы так долго были вместе, и я привыкла к нему. Но после таких слов остаться уже невозможно. Еще не хватало быть обузой. Я медленно сосчитала до трех и заставила себя подняться. В его комнате я собирала вещи. Мне никто не мешал, Вадим по-прежнему сидел на кухне. Я разделалась с вещами, свалив их кое-как в сумку, мне было не до аккуратности, и переоделась в джинсы и футболку. С сумкой в руках я заглянула на кухню. Вадик, ссутулившись, сидел на том же месте, не меняя позы.