Здесь егерем был некрос. Молоденький парнишка, на котором ещё сохранились обрывки офицерского мундира; или оказавшийся недостаточно сильным, чтобы правильно провести ритуал, или, что вероятнее, оказался недостаточно нужным своим командирам.
Любая сложная нежить, в отличие от зомби и скелетов, должна некоторое время "вызреть"; для вампиров этот срок около недели, для личей - больше двух лет. Псарня же "зреет" несколько лет, после чего должна ещё развиться: каждая собака должна получить человеческую душу, чтобы войти в силу. Ещё одна из причин, почему эта тварь не получила широкого применения. До момента окончательного созревания псарня представляет собой отвратительную груду шевелящейся плоти, состоящую из сросшихся тел собак и егеря, и тогда уничтожить её несравненно проще. Мне же досталась "улучшенная версия": получив необходимые души, тварь получает возможность разделяться на составляющие сущности, при этом являясь одним разумом.
Очень сложно сражаться с группой мощных и нечеловечески быстрых тварей больше сажени в холке, укомплектованных внушительными зубами и когтями, когда они действуют как одно целое. Столкнись я с псарней на открытом пространстве, и шансов выжить у меня было бы прискорбно мало.
Впрочем, не сказал бы, что здесь мне было легко. Женщина, видимо, пребывавшая в шоке и не имевшая понятия о том, что ей делать, сжалась в углу. А вот тварь свои обязанности знала отлично.
...Путь из дома на улицу показался мне очень долгим. Как выбрался из подпола - понятия не имею. Наверху же стало существенно легче; вокруг гудело пламя, трещали под весом крыши потолочные балки, и эти звуки были знакомы и даже приятны. А, главное, можно было на них отвлечься и не обращать внимания на срывающийся визг уже охрипшей женщины, которую я волок за собой, крепко держа за волосы.
Я не испытывал к ней жалости. Мать, скормившая своего ребёнка нежити за несколько лет спокойной жизни, обрекшая целую деревню на страшную смерть, не заслуживала сочувствия. Да и руку свело судорогой, поэтому я даже не мог бросить эту дрянь в горящем доме, чтобы позволить умереть без позора.
Выйти спокойно я не успел; крыша рухнула раньше. Однако, выработанная годами реакция не подвела, и я успел вскинуть свободную руку. Повинуясь жесту, пламя взметнулось кверху, на мгновение ослепив даже меня. Дом застонал; тяжело, мучительно, почти по-человечьи, и крыша осыпалась горой уже почти остывшей жирной золы и пепла.
Женщина уже не кричала; только надсадно кашляла, когда я тащил её по пепелищу, и окончательно перестала сопротивляться. Вокруг ещё тлели отдельные очаги, но зола сделала своё дело, потушив пожар.