Слуга опять не краснеет и не сжимает кулаки, надменно слушает все это, каменея лицом.
А может, в рыбаки твой хозяин решил податься, поскольку одна только лавка ему прокорм не обеспечивает?
Или качак чилик заняться вздумал, контрабандой? От гяуров вино везти или выкуп за пленных, им обратно – тех самых пленных, кого по-тихому выкупили, а? Только знай, сопляк, и хозяину своему объясни: качакчиликери – братство, конечно, береговое, но кое для кого оно сразу подводным становится. Внебрачный брат там незваней крымского татарина или генуэзского франка.
Лицо у слуги совсем уже каменное, из известняка в белый мрамор превратилось. И цвета такого же.
Редкая все-таки выдержка у парня. Молодец. Все, друзья, хватит.
Ты, малый, вообще-то, при деньгах ли?
Нет, нам-то чего, нам показывать не надо. Вот сговорись насчет наема байды или там покупки, тогда и показывай. Тому, с кем сговоришься.
Ширали? Да, ему тоже. После. Видишь ли, деточка, у нас такие вопросы сперва со старши́м решают. Нет, никакой он не начальник. А вот потому. Положено так.
Да почему же и не поговорить со старши́м. Вон он, на сходнях.
Эй, Баратав-уста! К тебе тут дело есть…
Уста Баратав – пожилой (после сегодняшней встречи с Багдасаром девушка поправила себя: скорее средних лет) мужчина, крепкий и очень хмурый. На Орысю он бросил взгляд только в начале разговора, после этого смотрел почти исключительно в землю. Тем не менее она заметила, что с каждым ее словом старшо́й становился все мрачнее.
Выслушал молча. И сразу же сказал:
– Нет.
Отказ прозвучал настолько твердо, а сам Баратав до такой степени не походил на человека, с которым можно было спорить, что у Орыси оборвалось сердце. Но она не сдавалась:
– Почтенный уста, я плачу серебром.
– Нет.
– Если хочешь, я плачу золотом. Сразу.
– Я ведь уже дал ответ, – мрачно произнес старшо́й, на миг оторвавшись от созерцания причала.
Чтобы поговорить, они отошли чуть в сторону, остальные кюрекчи их не слышали, а предшествующий разговор между ними и Орысей настраивал скорее на согласие, чем на отказ. Кажется, они и от своего старшо́го ждали, что он согласится. И пока они думали так, надежда еще сохранялась.
– Ты даже не хочешь узнать сумму?
– Не зли меня… – Баратав-уста сцепил руки, огромные, могучие руки гребца, хрустнул пальцами.
Девушка готова была отдать ему все, что у нее осталось, – а осталось… почти все, что она получила в результате визита к меняле: оба кошеля в нательном поясе не тронуты, да и в третьем еще много звенит. Причем отдать сразу, вперед. Знала, что так поступать нельзя, но из-за необъяснимого упорства Баратава судьба четырех человек вдруг повисла на волоске; и если он сейчас оборвется, то что ей эти деньги, что все деньги на свете…