Орыся сказала. Орыся решила. И так велика была ее убежденность, что старшая сестра не поколебалась ни на миг. Тогда, вечером. Ночью сомнения уже пришли, но еще не одолели. А вот сейчас взяли верх без труда, как подросший рысенок над крысой, пусть даже для привыкших возлежать на подушках длинношерстных гаремных кошек страшнее крысы зверя нет.
Не могла же младшая сестра объяснить старшей, что этот путь она, младшая, прошла во сне, следуя за неведомым поводырем, который, похоже, твердо знал: для чего-то девочкам понадобился тайный лаз в Башню Лучников… и знал, что нужный чертеж отыщется в доме запретных книг…
Ведь не могла? Или, наоборот, должна была все это рассказать сразу же?
Ну да, все. То есть включая кровавые отпечатки ладоней, которые этот проводник оставляет за собой на всем участке пути, метя ими нужный поворот, сундук с рукописями, лист рукописи… Свежая кровь, незапекшаяся, стекает каплями… Может быть, даже еще теплая она – хотя вряд ли: нет там живого тепла. Орыся, во всяком случае, так ни разу прикоснуться к отпечатку и не решилась. Ни позапрошлой ночью, во сне, ни ночью, только что миновавшей, наяву.
Тогда уж и о родинке на виске пришлось бы рассказать. Потому что тот, кто во сне шел впереди, был без тюрбана. И когда он поворачивался – лица его Орыся почему-то ни разу не сумела рассмотреть, но вот висок…
Однако если поведать все это сестре, то неведомый проводник сразу перестанет быть неведомым. И трудно сказать, как отреагирует на это Михримах.
А Михримах сейчас пребывала в задумчивости. Потом вдруг встрепенулась и перевела на младшую сияющий взгляд:
– Знаешь, а ведь может и получи́ться. Если мы еще кое-что сделаем. Помнишь, что говорили те двое… штукатур-бей, балкон-паша?
Она в восторге подпрыгнула, захлопала в ладоши, бросилась обнимать сестру.
Орыся, тоже обрадованная, вдруг ощутила укол зависти. Ведь это несправедливо! Это она, а не Михримах, должна была вспомнить о том случае!
Это и в самом деле было очень забавно. Столько сестры тайком исследовали дворец (наверное, ни один из обитателей Звериного Притвора так свою клетку не обследовал, даже в первые дни, когда надежда на побег еще преобладала над смирением), столько подглядывали и подслушивали. А вот чтобы услышать этот разговор, им даже не довелось таиться. Совсем.
Люди, правда, были маленькие – каменщики с подмастерьями. Ну так что же, сплошь и рядом от того, заметит или нет что-нибудь маленький человек – садовник, дровонос или водонос, – зависит ого-го сколько. Стражники, они ведь люди тоже невеликие. Разве это значит, что не надо таиться от них или, скажем, не надо подслушивать разговор, когда у стражников смена караула?