Но в тех случаях, когда Азраил начинает схватку открыто, он появляется на коне, черном или белом, бесстрашно обнажает свой клинок, оказавшись лицом к лицу даже с прославленными воителями. В иных же случаях возникает бесшумно за спиной, не бросая вызов открыто; не рубит, но жалит; кусает в пятку, а не бьет в шею.
Но я, пусть и близок к завершению мой путь, по-прежнему противостою Азраилу как воину. Так что придется ему прийти ко мне в ином обличье, явив прелесть несказанную, сладость поцелуя, от которого нет противоядия…»
Доку встряхнулся – и наваждение исчезло. Тогда он пожал плечами. В том, что касалось смерти, его трудно было чему-либо еще научить, человек ли возьмется делать это или призрак.
Вот тут-то и сверкнул на листе пергамента кровавый оттиск. Всего лишь на миг, прежде чем исчезнуть.
А второй отпечаток появился на стене покоев, прямо перед выходом.
Третий – в дальнем конце коридора.
Четвертый…
* * *
А дальше было так: внизу оказалось темно и тесно, не замахнуться толком молотком, не понять, куда лучше направить долото. Правда, не понять и не замахнуться – это лишь в первые минуты. Потом они все же приноровились. Тарас приладился работать на ощупь, Ежи налег на плиту, ощутил, как она стала поддаваться…
И еще он вдруг скорее ощутил, чем услышал, скрежет сверла, проникающего в стык плит извне. Это снаружи кто-то подступился с буравом. Или пытался подступиться.
Но толчок уже было не остановить. Ежи вышиб плиту плечом и вывалился вместе с ней, буквально налетев на стоящего у изножья башни человека, сгреб его в объятия, ткнувшись лицом в его лицо, как для поцелуя…
В его лицо? В ее лицо!
– Меня зовут Орыся, – прошептала она. – Мы еще не на воле. Но так – правильно. А теперь разожми свои лапы и слезь с меня, пока тебя не загрызли!
– Кто? – ошеломленно пробормотал Ежи.
– Точно не я. Но есть тут один, кто прямо-таки жаждет тебя загрызть. Так что лапы прочь и слезай – медленно, осторожно…
И вдруг, зажмурившись, быстро поцеловала его.
Воздух тут, снаружи, был слаще, что ли? И звезды с луной ярче? Ну, луна в темницу старалась не слишком-то и заглядывать.
Или просто так казалось после неволи?
Недавние пленники ошарашенно и даже с некоторым удивлением оглядывались вокруг, вдыхая полной грудью свежий, пропитанный иными, не тюремными ароматами, воздух. Свобода!..
Даже на слух это слово столько всего в себя вбирало, столько значило, что нет и не будет его важнее на свете. Особенно для них, после всех злоключений, с ними случившихся, после столь ненавистного плена. Свобода!..