— Весла на воду!
Грести становится труднее. Мичман наваливается на румпель, подставляя ветру корму шлюпки. Теперь дело пойдет.
Разгибаясь, я успеваю заметить, что море исчезает. Оно исчезает за гигантскими дымными шторами дождя.
И он обрушивается на нас.
Это какая-то бешеная пляска воды. Вода сверху, вода снизу…
— Навались!
На темно-сизой поверхности белые пузырьки дождя.
— Два-а, раз!..
У мичмана с козырька фуражки льет, как из водостока.
— Два-а, раз!..
Больше я ничего не вижу — вода, не могу разлепить глаза.
А комсомольские билеты — под пробковыми поясами. Не промокнут!
— Р-раз!
Валек бьет меня б грудь, и я чуть не сваливаюсь с банки. Что такое?
— Лопасть! — кричат сзади. — Лопасть сломал!
У меня падает сердце: натворил… Может, она была треснутая?
— Навались! — торжествующе кричит мичман.
А гроза прекращается — так же сразу, как налетела. Снова бьет солнце. От наших пробковых поясов, от воды, от красной физиономии Кашина идет пар.
— Фамилия? — Мичман смотрит на меня.
— Савенков.
А что я — виноват?
…Мы выстраиваемся на причале.
— Юнга Савенков, выйти из строя!
Выхожу.
— Юнге Савенкову за отличную морскую службу объявляю благодарность!
Я молчу.
— Ну?!
— Служу Советскому Союзу!
— Вот так. — Мичман доволен. — А это сохраните. — Он протягивает мне кусочек лопасти. — Такое не часто бывает. Р-разойдись!
Строй вздрагивает, ломается. Кашина обступают. Он тычет Сахарова в грудь:
— Сломай мне валек — я тебе три наряда вкачу! Понятно? А если лопасть, тогда — благодарность. Хорошо, значит, греб — и сильно и умело. Понятно?
— Может, она была треснута? — спрашивает Сахаров.
Вот тип!
— А может, вы думаете, я состояния шлюпки не знаю? — Мичман вытягивает из кармана часы. — Перекур! — Он смотрит на циферблат: — Пять минут, и как раз к обеду вернемся… — и щелкает крышкой.
— Ничего себе! — говорит Леха. — Уже обед!
Кашин раскладывает на валуне китель и поясняет:
— Земля-то вертится!
А по-моему, она качается. Колени дрожат. Я опускаюсь на песок и вижу, как ребята один за другим валятся рядом, блаженно распрямляя горящие ладони.
Дымное, сверкающее, огромное, качается перед нами море.
И только Юрка стоит. Смотрит на море. Совсем не исподлобья. И складки у него на переносице нет.
— Не служба, а малина! — сказал я.
— Черника, — серьезно поправил Вадик.
Мы сидели у костра и варили в миске варенье из черники. Мы были «дневальными у шлюпок». На Горелом озере. Бывают и такие наряды!
Чернику я собрал на небольшом островке. Вон он, его отсюда видно. Сходил туда на шлюпке, и все. А вообще-то ягод сейчас в лесу везде полно.
— Нет, а сахару маловато, — сказал Вадик.