.
Мы устроились в комнате с дверью, открытой на балкон. Сентис снова внимательно изучал открытку.
– Зачем вам Колвеник? – спросил он.
Я решил рассказать ему все по порядку – от нашего похода на кладбище до странного явления дамы в черном на Французском вокзале. Сентис слушал меня не шевелясь, с остановившимся взглядом, совершенно бесстрастно. Чем дальше я рассказывал, тем более мучительным становилось это отчужденное молчание. Наконец Сентис перевел на меня взгляд. Это был взгляд волка – долгий, холодный, пронзительный.
– Михаил Колвеник жил здесь в течение четырех лет после приезда в Барселону, – сказал он наконец. – Тут даже остались где-то его книги. Но это все, что здесь от него осталось.
– А у вас нет его нынешнего адреса? Где мне его искать?
Сентис хохотнул.
– В аду.
Я молча смотрел на него, не понимая.
– Михаил Колвеник умер в 1948 году.
Как мне в то утро объяснил Бенджамин Сентис, Михаил Колвеник появился в Барселоне в конце 1919-го. Ему тогда было чуть больше двадцати, родился он в Праге, но бежал из тех мест, разоренных войной. Европа лежала в развалинах. Он не говорил ни по-испански, ни по-каталонски, зато легко объяснялся по-французски и по-немецки. В Барселоне, городе непростом и совсем не гостеприимном, у него не было ни друзей, ни знакомых. Денег тоже не было. Первую ночь в городе он провел в каталажке, потому что его застали свалившимся с ног от усталости в подъезде, где было чуть теплее, чем на улице. В каталажке сокамерники, взятые за грабеж со взломом и умышленный поджог, решили его как следует вздуть, убежденные, что страна катится к черту именно из-за таких вот вонючих иностранцев. Три сломанных ребра, внутреннее кровоизлияние и контузия со временем прошли, но слух так до конца и не восстановился. «Нервный шок», как это определяли медики. Не сказать, что начало жизни в Барселоне сулило счастье. Но Колвеник был убежден, что плохое начало принесет хороший конец. И правда – через десять лет Михаил Колвеник стал одним из самых богатых и могущественных людей в городе.
В тюремной больнице он познакомился с молодым врачом, которому суждено было стать его другом на всю жизнь: с англичанином Джоном Шелли. Доктор Шелли немного говорил по-немецки и хорошо знал, каково быть иностранцем и жить среди чужих. С его помощью Колвеник нашел себе место на маленькой фабрике Вело-Граннель, изготовлявшей медицинские протезы и ортопедическую обувь. После Первой мировой, не говоря уж о Марроканской войне, на эти вещи был огромный спрос. Тысячи людей, думавших, что жертвуют собой во имя демократии и свободы, во имя империи и высшей расы, были на всю жизнь изуродованы во имя процветания банкиров и генералов, биржевиков и политиков.