Тома еще раз усмехнулась, вспоминая мой бенефис, а потом, быстро блеснув на меня глазами, уточнила:
— А при чем тут щит?
— Какой щит? — не понял я.
— Ну… ты сказал "о щи-и-ит", — довольно похоже передразнила она меня.
— А… Это такое слово на великом и могучем английском, которое воспитанным леди знать не следует. Кстати, об английском… — заговаривай ее, Дюха, заговаривай, гони любую пургу, лишь бы молчание не висело. — Покойный Набоков – удивительный случай. Сначала он стал известным русским писателем, а потом, начав с нуля, стал заметным англоязычным писателем. Представляешь, как это сложно – владеть словом на выдающемся уровне сразу на двух языках? Двуязычные писатели бывают, но, по-моему, Набоков единственный из них, кто стал знаменит в обеих ипостасях.
— Здорово… Хотела бы я так язык выучить, — с завистью в голосе сказала Тома и вздохнула. Да, назадавали нам сегодня по инглишу – мама не горюй.
— Знаешь… Похоже, что выучить его до такого уровня обычным людям не по силам. По последним данным разведки, где-то между двумя и четырьмя годами у ребенка есть окно возможности. Если в этом возрасте постоянно разговаривать с ним на нескольких языках, то он их все схватывает на лету, и они будут для него родными. А потом эта форточка захлопывается, и приходится зубрить языки уже годами. Кстати, редко, но у некоторых эта способность остается на всю жизнь.
— Полиглоты? — Тома ощутимо расслабилась.
— Да, они. Клеопатра, по сведениям исторических источников, свободно изъяснялась на десяти языках, Толстой знал пятнадцать, Грибоедов и Чернышевский – по девять. А в доме Набокова в его детстве говорили сразу на трех языках: русском, английском и французском – вот он всеми тремя и владел как родными.
Она брезгливо сморщила кончик носа:
— Что-то как-то мне этот Набоков не пошел. Гадость редкостная, — мы добрели до ее парадной и остановились друг напротив друга. Тома опустила портфель на землю и продолжила, чуть покраснев, — ну… У нас дома была одна его книга. Я потихоньку прочла. Написано красиво, но читать противно. Зачем такое писать? Какую идею он хотел донести? Не понимаю…
— Это ты о "Лолите"? — глаза ее забегали и она, еще гуще покраснев, кивнула. Я продолжил, — ну да, есть такое, согласен. Но ты учти следующее. Он был аристократ, сноб и талантливый провокатор. "Лолита" на уровне сюжета – это осознанная провокация, достигшая своей цели. Но как писателя его интересовали не идеи и сюжет, а стиль и слог как способ извлечения эмоций из души читателя. Он – инструменталист, разработчик языка. И вот здесь он бесподобен. Именно так его и надо воспринимать.