Мы шагали по воде.
– Пятнадцать человек на сундук мертвеца, – рассуждал я. – И бутылку рома. А знаешь ли ты, что такое ром? Его делали из сахарного тростника путем сбраживания сока…
– Ну да, Аут, – перебила Аврора, – ты в сахарном тростнике большой знаток! Жалкий рабовладелец! Дешевый псевдоисторический фальсификатор! Психопат…
Она вдруг рассвирепела. Ни с того ни с сего. Прямо-таки неконтролируемой ярости поддалась. Я же, напротив, был спокоен, как викинг. И равнодушно слушал всю эту неумелую брань, мужественно озирая окрестности. Правда, когда она назвала меня «закомплексованным шизофреником», я немножко не выдержал и в ответ обозвал ее «юной истеричкой».
И еще, кстати, придумал несколько ущемляющих Аврорино достоинство названий, но на «юной истеричке» отмель кончилась, и мне пришлось уже плыть, а в процессе плаванья в пресной воде особо не поговоришь, восемь раз поперхнешься.
Плыть оказалось даже труднее, чем я предполагал. Течение сносило вбок, и то и дело отдельные его струи пытались завернуть меня обратно – к середине реки, так что приходилось стараться. За спиной пыхтела Аврора, ей было еще тяжелее – привешенная к шее «плакса» тянула ко дну, приходилось стараться пуще, Аврора мощно работала конечностями, она представлялась мне древним колесным пароходом, натужно перебирающимся через великую Миссисипи, такая смешная.
Плыли, наверное, час. Два раза я переворачивался на спину и плыл на спине, отдыхая. Аврора серьезно отстала, метров на сто. Когда до берега осталось уже совсем немного, Аврора булькнула и исчезла под водой.
Секунд через пять она показалась вновь, однако тут же погрузилась обратно. И снова всплыла, выплюнула воду и забила руками.
Ясно. Все ясно. Аврора тонула. Устала, наглоталась воды, одурела. Одежда намокла, к тому же «плакса» тоже была штукой нелегкой, все это и тянуло ее вниз.
Я ждал. Мне хотелось, чтобы она начала взывать о помощи, униженно молить, я хотел услышать в ее голосе страх и страдание, но Аврора тонула молча. Видимо, она решила предпочесть смерть позору.
Оставаться одному на планете Гоген мне что-то не хотелось. Кого тогда терроризировать? К тому же я очень сильно не люблю смерть. Понятно, когда в двести лет помирают, это нормально, но помирать в столь юном возрасте… Аврора красива, бесшабашна и молода, ей еще стоит немного пожить. Лет сто пятьдесят.
Я развернулся и двинул назад. Теперь я плыл против течения, что было в два раза труднее. Но я справился. Попытался взять Аврору за руку, крикнул:
– Бросай «плаксу»!
Она пробулькала в ответ что-то неразборчивое, какое-то очередное проклятье, «плаксу» не бросила, обняла ее, как родную сестру, и принялась погружаться.