Сейчас же она оборачивается к подошедшей Дарье и торжествующе отвечает:
— Почему это не продала? Продала!
— За сколько?
Тетя Лиза называет цену. Лицо ее бывшей подруги омрачается, и она с досадой начинает будто даже выговаривать:
— Ты посмотри, что делается — за сколько захочет, за столько и продает!
Тетя Лиза возражает: дескать, не «за сколько захочу», а по сходной базарной цене. Дарья не соглашается, толкует что-то насчет всегдашней везучести тети Лизы, а потом начинает напрашиваться к ней домой, чтобы растянуть один из самых несбыточных своих платков на ее пяльцах. У нее, дескать, пяльцев больших нет. Но дело, судя по всему, в другом: просто она хочет урвать для себя и от «везучести» тети Лизы. А эта «везучесть», по ее мнению, во многом обусловлена пяльцами, которые, видать, с приговорам, с приколдовыванием. Тетя Лиза отговаривается неумело, отнекивается, приводя неубедительные доводы, но с полной решимостью не вести к себе в дом Дарью. А та напрашивается к тете Лизе нахраписто и с неменьшей решимостью.
И так они еще долго, кружат и толкуют вроде бы об одном и том же и в то же время каждый о своем, не понимая друг друга. И никак не может тетя Лиза отбиться от Дарьи — чтобы раз и навсегда. И как повелось это с незапамятных времен так и тянется вот уже тысячи лет, что идут они, будто дьявольской цепью скованные — это неразумное, противоестественное сообщество людей — мастер и ловчила, трудяга и спекуль, коняга и пустопляс.
И так в любом деле, в любом ремесле, в любой науке и любом искусстве. И не найдется в мире никаких сил и никак не выработают люди такого закона или универсального предписания, которые помогли бы разъять эту неравноценную пару, отодрать от ее главной, несущей половины вторую, придаточную, паразитическую часть.
Но на сегодня во всяком случае тетя Лиза, в конце концов, отбилась, отодралась от Дарьи, и тут же направляется к пуховому ряду. Надев очки, она переходит от мешка к мешку, берет из их содержимого по щепотке, растирает в пальцах, пристально рассматривает и то и дело приговаривает: «Не-ет, не те ноне пуха пошли. Не те пошли пуха».
Потом она присматривает кой-чего из посуды, из обуви, постепенно продвигаясь к боковым воротам. Недалеко от них она встречает свою знакомую с соседней улицы, и они вместе направляются домой.
К троллейбусу они подходят, когда там несусветная давка. Не дождавшись, пока она разрядится, они отправляются пешком — по старой привычке, усвоенной еще в те давние времена, когда не было ни троллейбусов, ни машин, а были только лошади, которых на всякий случай не назапрягаешься.