Другое дело — запись на пластинке. Здесь уже нет «синемаскопного» пространства экрана, нет заполняющего кадр «китчевого» кордебалета, но есть голос, и ничего, кроме голоса. Пусть он недостаточно силен и чист, но выразительностью, богатством интонаций, голосовыми красками он немногим уступает столь хорошо знакомым сейчас голосам Лайзы Минелли и Барбры Стрэйзэнд. Вообще запись песен в исполнении Мэрилин добавляет к ее портрету на редкость выразительные и живые краски и тона. Оказывается, голосу ее были свойственны не только шепот и придыхание, как в том уверяли нас иные из ее современников, но и гортанные звуки, и выразительная хриплость, и чувственная экспрессия. Возможно, именно в пении Мэрилин и была актрисой в более или менее традиционном смысле слова, то есть выражала не только себя, но и еще кого-то — некую героиню, причем героиню не песен, а пения, характер, вырастающий не из текста, а из интенсивности звучания, из интонаций, экспрессии, фразировки. И возможно также, что именно эта героиня помогла в данном случае Мэрилин преодолеть предвзятость сценария, куда просачивалось презрительное отношение к ней Занука. Мы уже видели это на примере «Джентльмены предпочитают блондинок». Некоторые биографы (например, Гайлс, Медлен) отметили сценарную предвзятость и в новом фильме, хотя сюжет его так слаб и выполняет настолько формальные функции, что обнаружить в нем какие-либо биографические намеки, прямо сказать, нелегко. Возможно, что безвкусица хореографии («Жаркое времечко в тропиках») и подчеркнутая откровенность танцевальной манеры, впрочем предусмотренная той же хореографией и вызвавшая смущение и даже возмущение иных излишне добродетельных критиков и зрителей, и были умышленными[48]. Но если это и так, то расчеты обернулись просчетами.
Мэрилин была уже полномасштабной «звездой», и подобные «укусы» зануковских слуг от драматургии и режиссуры ощущались ею как поистине комариные. Она уже осознала, что это не «Фокс» кормит ее, а она кормит «Фокс», и ее темперамент плюс естественное самомнение «звезды», пользующейся всенародной популярностью, плюс раздражение вынужденными съемками в фильме, в котором сниматься вовсе и не хотелось, обрушились на студийную администрацию. В одном из писем в Нью-Йорк она очень красочно переживает этот миг своей славы:
«…предполагалось, что фильм станет грандиозной сенсацией, а когда он ею не стал, то кого же обвинили? Меня! Я, видите ли, была «развратной», представляла «угрозу» для детей! Как это тебе понравится? Причина — «Жаркое времечко в тропиках». Номер, конечно, рискованный, что и говорить. На мне была эта раскрытая юбка — они ее называют, по-моему, «фламенко», — черный лифчик и трусики, естественно! Но балетники то и дело заставляли меня раскрывать юбку и скакать точно сумасшедшую. Они называли это «диким танцем». Курам на смех! Но почему именно я должна отвечать за провал фильма? Я делала то, что от меня требовали. Меня уверяли, что в танце я очень органична и что и танец органичен в фильме. Подонки! Ну да черт с ними со всеми!»