— Это правда, — сказала она и заставила себя улыбнуться. Она покачала головой, словно желая освободиться от навязчивого звука, от какого-то призрака.
— Боже мой, — проговорила она, — ты так оживил меня! Жизнь вливается в меня, я это чувствую. Что мне делать?
— Возвращаться домой со мной, — сказал он.
И, конечно, так она и сделала, полностью забыв об Артуре, а может быть, и не полностью, просто совершенно не думая.
В тот вечер, когда судьбы Клиффорда и Хелен вновь соединились, по крайней мере, с обещанием счастья, мир судьбы Нелл был вновь перевернут.
Пока Хелен тыкала вилкой в свой мусс из лосося, а Клиффорд ел бараньи котлетки, в центре для беспризорных детей «Ист-лэйк» обсуждали участь группы детей, среди которых была и Нелл.
Нелл тем временем понемногу начала оправляться после шока, связанного с еще одной потерей дома и родных; она стала забывать ужасные картины смерти и разрушения, которым была свидетельницей; слава Богу, начала нормально говорить, и не по-французски, а по-английски, хотя все еще страдала частичной амнезией.
Она делила спальню в приюте с пятью другими девочками: Синди, Карен, Роуз, Бекки и Джоан. У них были твердые матрасы (и полезно для здоровья, и дешево) и не хватало на всех одеял, поскольку то, что шло на содержание детей из Центра, частично оседало в карманах содержателей приюта. Роуз и Бекки ночью мочились в постель, и каждое утро девочек с руганью поднимали и заставляли стирать простыни. Синди заикалась и путалась в словах; иногда она говорила «доброй ночи», когда следовало сказать «доброе утро», и ее за это ставили прямо в мусорную корзину, чтобы все над ней смеялись, и ей было бы стыдно. Карен и Джоан обе считались невменяемыми, хотя им было всего по семь лет. Они действительно бывали буйными, и могли стучать кулаками в дверь и рвать одеяла, а также ударить одна другую в живот безо всякой на то причины. Нелл старалась быть тихой, послушной и улыбаться побольше. Ей очень нравилась Роуз, и они были друзьями. Нелл переживала за подругу и старалась сделать как-нибудь так, чтобы Роуз не мочила постель; она брала себе апельсиновый сок, что давали им перед сном (конечно, не настоящий дорогой сок, а желтоватый суррогат), и это помогало Роуз.
В свои юные годы Нелл уже понимала, что ни один человек не бывает плох и зол сам по себе: просто эти злые люди глупы и очень любят деньги. У нее было глубокое ощущение самоценности: иначе отчего бы ее мать и отец боролись друг с другом за нее, каждый пытаясь присвоить себе; иначе отчего бы Отто и Синтия склонялись над ее детской кроваткой и улыбались; иначе отчего бы Милорд и Миледи де Труа видели в ней источник счастья и юности, и надежды — такое не забывается легко. Это все вспоминается порой слабо и смутно, но вживается накрепко в подсознание. Нелл очень правильно сообразила в новых обстоятельствах, что ее не понимают, а потому недооценивают; но она ни в коем случае не понимала это так, что она ничего не стоит. И поэтому она выжила.