— Такова жизнь, если ты позволяешь ей таковой быть, — безжалостно отрезала Хелен, чувствующая себя вполне в безопасности под защитой своей и Клиффорда любви и не собираясь нарушать спокойствие своего счастья.
— Тебе следовало бы быть более тактичной, — мать позволила себе самый прямой упрек за всю историю их отношений. — Ты не имеешь понятия, как следует дочери обращаться с отцом.
— Ну что ж, — ответила Хелен, — я прошу прощения. Может быть, на этот раз я действительно виновата. Но ведь он всегда запирается, он не желает нас знать. Обычно он запирается на чердаке, сейчас вот — в гараже. Я не понимаю, почему ты так переживаешь. В его поведении нет ничего необычного. Если бы ты не переживала, возможно, он не стал бы так поступать.
Хелен очень хотелось убедить в этом мать, но она достигла лишь того, что ее слова показались фривольными. Она не могла ничего поделать: она любила Клиффорда Уэксфорда. Что из того, если отец изведет себя злобой, а мать безвременно увянет от выдуманного горя — она Хелен, любит Клиффорда, и на ее стороне молодость, энергия, будущее, радость и благоразумие, наконец.
Тем временем Эвелин чуть воспряла духом и уже вполне наслаждалась провинциальной атмосферой ресторана и необычно нарезанным ананасом. Затем она согласилась с дочерью: все шло так, как оно и шло последние двадцать пять лет. Ей казалось когда-то, что это явление временное, но оно стало постоянным. Хелен была права: не было необходимости волноваться и плакать; нужно просто собраться с духом.
— Боже мой, — сказала Эвелин, собравшись с духом, — а твои волосы выглядят чудесно! Они так мило завиваются.
И Хелен, которая в общем-то была доброй девочкой, не стала приглаживать их и закладывать за уши, как она это делала обычно, а нарочно потрясла головой, чтобы они растрепались, как любила ее мать. Хелен хотелось бы, чтобы волосы были распущенными по плечам, прямыми и шелковистыми — ей нравился этот стиль задолго до того, как он вошел в моду. Но любовь, хотя бы в этом вопросе, была на стороне Эвелин: ей нравились пушистые и завитые в кольца волосы дочери.
— Я влюбилась, мама, — просто сказала Хелен.
Эвелин с недоумением поглядела на дочь: каким образом, после жизни в их доме, она выросла столь наивной?
— Пожалуйста, — ответила Эвелин, — не бросайся очертя голову в любовь только из-за того, что жизнь дома кажется тебе ужасной.
— Ах, мама, я этого не сказала, и жизнь в семье никогда не казалась мне ужасной, — запротестовала Хелен, хотя жизнь в ее семье иногда и в самом деле бывала ужасной.
Их дом в Эпплкоре был странным и поэтому в некотором роде чарующим, но частые приступы дурного настроения отца действовали, как ядовитый газ, потихоньку отравляющий все живое. Злоба заползала в щели, под двери и просачивалась в комнаты. Отец запирался от домашних для своего и их же блага: для своего, чтобы избежать женских нравоучений; для блага дочери и жены, чтобы избавить их от себя. Глаза матери часто бывали красны от слез, и от этого как бы тускнели и красивые переплеты окон, и медная замечательная люстра, свешивающаяся с потолка в кухне. В такие минуты Хелен хотелось убежать из родного дома.