Прошли годы, и Боря по стопам отца сам стал известным архитектором.
Я как-то спросил Борю, почему отцовские проекты сталинских дач хранились в таком секрете. Боря ответил:
— Ты ведь знаешь, что Сталина часто сравнивают с Иваном Грозным. Есть легенда, что Грозный выколол глаза двум гениальным архитекторам, построившим Храм Василия Блаженного. Чтобы не построили еще один такой. Так вот, Сталин был практичнее Грозного. Выколоть глаза архитектору? Зачем? Он еще пригодится. И ведь пригодился же!
«Уроженец» — слово, употреблявшееся у нас отделами кадров, домоуправами и милицией. Не знаю, бытует ли это слово сейчас. Давно не заполнял анкет.
Так, моя мама была уроженкой города Гомеля, а отец — Речицы. Эти два белорусских города принадлежали черте оседлости, где евреям до семнадцатого года разрешалось жить. Я — уроженец города Москвы. Когда я родился, черты оседлости уже не было. А мой школьный товарищ Алик Юркевич — уроженец города Парижа. Узнал я об этом случайно на уроке дарвинизма. Преподававший этот предмет Ерихимович говорил неправильно и с сильным еврейским акцентом. Алик на уроке вертелся или разговаривал. И Ерихимович сделал ему замечание:
— Возьми себя в руку. А еще в Париже родился…
— Подумать только, — говорил я про себя. — Вот ведь повезло человеку! Родился в Париже! Маяковский мечтал умереть в Париже, но ему, в конце концов, не разрешили. А Алик там родился.
В наши школьные годы о Париже можно было только мечтать. Мы знали его улицы по романам Дюма и Бальзака, видели на картинах Писарро и Утрилло, слышали голоса парижан в радиоспектакле Розы Иоффе о трех мушкетерах:
— Сударь, где здесь улица Старой Голубятни? — спрашивал молодой звонкий голос д’Артаньяна.
— Она перед вашим носом, сударь, — отвечал старческий надтреснутый голос парижского булочника.
Эйдельман любил распевать песенку из этого спектакля:
Трусов родила наша планета,
Все же ей выпала честь:
Есть мушкетеры, есть мушкетеры,
Есть мушкетеры. Есть!
Сейчас, когда я бываю в Париже, иду по улице Вожирар, прохожу Люксембургский сад и на улице Ле Гофф вхожу в двери маленького дешевого отеля «дю Брезиль», я и не вспоминаю, что где-то здесь жила госпожа Бонасье, возлюбленная д’Артаньяна. А в школьные годы все эти Вожирар, Риволи, Пале Руайяль были овеяны нашей молодой неугомонной фантазией, нашим яростным и бессильным воображением. Да-да, бессильным. Мы уверены были, что никогда не увидим этот город воочию. И даже много лет спустя после школы, когда прочли слова Хемингуэя «Париж — это праздник, который всегда с тобой», думали, что этот праздник никогда не будет с нами, что он не для нас.