— Ох, как низко! Вот она, цена дружбы, — перед лицом истинного несчастья люди оказываются бессильны и равнодушны. Неужели все общество насквозь было пропитано таким омерзительным лицемерием? Как же тогда хорошо, что я никогда не имела сомнительного счастья познакомиться с ним!
Ее наставница грустно улыбнулась краешками тонких губ и понимающе покачала головой.
— Тебе это кажется лицемерием, и, несомненно, так оно и было. Но постарайся понять и их: в обществе больше всего ценились капитал и власть, существующие в обоюдной зависимости друг от друга, и именно от этого зависел сам статус семьи. Личные привязанности и близкая дружба не играли здесь важную роль, знакомства и визиты продолжались как и прежде, но, по сути, замужество — наполовину выгодная сделка, где любовь и чувства занимают едва ли не последнее место. Попадались, конечно, на зависть всем уже замужним дамам и редкие исключения, но в большинстве случаев дело решалось без личного мнения жениха и невесты. Ты спросишь меня: неужели люди не понимали, какое зло они причиняли собственным детям? Но пойми, что такое положение вещей было для них вполне естественным и единственно верным. Некоторая моральная дихотомия[14] существовала всегда. Подумай над этим, а я продолжу свой рассказ.
Подъезжая в тот памятный, по-зимнему морозный вечер к дому, где проводился рождественский фал, никто не мог даже представить, к каким неожиданным и печальным событиям он приведет. И все же это было неизбежно. Я не имела никакого права сопровождать мисс Рафферти на бал, поэтому, впрочем, как и всегда, осталась дома у очага ждать возвращения хозяев поздней ночью, а вернее — только ранним-ранним утром.
Когда мисс вернулась, несмотря на видимую усталость, которая валила ее с ног, ни о каком сне не могло быть и речи — так она была возбуждена танцами и одним новым знакомством, которого ждала с нетерпеливым любопытством. Я насилу ее тогда успокоила, помогла снять бальный наряд и переоблачиться в уютное домашнее платье. Она беспрестанно мерила беспокойными шагами пространство своей спальни и в волнении заламывала хрупкие руки; дыхание вырывалось из ее груди прерывистыми толчками, и, казалось, из самого сердца исходили восклицания и бессмысленные для непосвященных в мысли девушки людей фразы. Припоминаю, звучало нечто отдаленно похожее: «Ах! Отчего же maman не желает даже слушать об этом? Что за насмешка судьбы?.. Нет, я не могла ошибиться. Это очень чуткое сердце, отягченное страданием и одиночеством, нежное, но закрытое посторонним. А какая безграничная тоска кроется в тумане серых глаз! Да как они смеют так думать о нем? Что за бездушное сборище людей без капли естественного человеческого гуманизма в крови! Безликая толпа порицателей и завистников. Да, именно, я так и поняла — это же всего лишь зависть и злоба… Что мне придумать? Как быть?.. Ох, чья жестокая рука бросила ледяной камень в твое сердце? Да нет же, я не могла ошибиться в твоем взгляде…» et cetera, et cetera. Это больше было похоже на бред, но по рассказам на следующий день я вскоре поняла, что встреча с таинственным господином состоялась, и он занял прочное место в добром, восприимчивом сердце юной девушки. Как и подобает в таких случаях, начались визиты в наш дом, с каждым разом все более продолжительные и частые. Не оставалось никаких сомнений в намерениях мужчины, отчего серьезные разговоры между родителями о возникшем положении также участились. Их стремительное сближение поразило всех горожан: не было на балу людей, которые бы не видели, с каким суровым и неприступным выражением лица он разговаривал с очаровательной тем вечером девушкой. В продолжение беседы его черты становились более хмурыми, и казалось, единственным его желанием было — как можно скорее оказаться подальше от этой докучающей особы. Тем невероятнее становились последующие события в глазах людей.