Нерегиль для верности погрозился пальцем еще раз:
– Утащить подальше, Намайо, значит утащить подальше. Не в соседнюю комнату. Подальше – значит подальше.
Утаскиваемый труп собирал под собой складками ковры.
– Ааа… он… – Аль-Мамун повернулся к нерегилю и сделал неопределенный жест руками в сторону удаляющегося сопения и шуршания ткани.
Тарик помялся и так же неопределенно покрутил ладонями:
– У Намайо… большой счет к людям. Они бросили его умирать на площади в аль-Хаджаре.
– На которую ночью вышли кутрубы и гулы, – мягко мурлыкнул под боком кот. – Если бы не Джунайд, бедняга отправился бы к новому перерождению…
– Ну так и пусть его, – решился аль-Мамун. – Пусть делает то, что захочет.
И небрежно отмахнулся.
Настороженно смотревший Тарик облегченно выпустил воздух. И улыбнулся:
– Действительно.
А кот подошел под самый бок и заметил:
– Тем более что он заслужил. Хороший удар.
– Не стоит благодарности, господин. Это был наш долг, – звякнул новый голос, и аль-Мамун подпрыгнул на своем спальном ковре.
Аураннка возникла в комнате бесшумно – серый шелк ее походного платья даже не шелестел. Только одуряющий аромат, сладкий, как персик, плыл над полом, когда она медленно шла к халифу. Белое личико казалось кукольным: узкие раскосые глаза, точки выщипанных бровей, ярко-алый маленький рот не шевелились, как нарисованные.
Аль-Мамун непроизвольно отклонился назад.
У самого края ковра сумеречница склонилась в глубоком поклоне.
Когда она подняла лицо, Абдаллах увидел тоненький шрам над правым глазом. Почувствовав его взгляд, аураннка поднесла к отметине узкую ладонь. Аль-Мамун поспешно отвел глаза, сумеречница тоже резко опустила руку и смешалась.
– Прошу вас, госпожа. Приступайте, – кивнул Тарик.
И пояснил снова подавшемуся назад халифу:
– Дама Амоэ здесь, чтобы помочь тебе, Абдаллах.
Аураннка, меж тем, оказалась за спиной. Персиковый шершавый запах окутал халифа почти ощутимой пеленой. Вдыхая аромат ее шелков, аль-Мамун не сразу понял, что ерзает, как от щекотки: по позвоночнику бежали приятные судороги, колени подергивались. А потом осознал, что щекочут тонкие длинные пальцы, остро, как иголки, тычущиеся в какие-то ведомые одной только женщине точки.
С неожиданной силой вцепившись аль-Мамуну в плечи, сумеречница встряхнула его так, что чуть не ссыпались вниз позвонки.
– Исполнено, Тарег-сама, – мурлыкнуло сзади.
Шелк зашелестел, голову повело от сладкого, тающего на языке запаха.
Борясь с неожиданно накатившей слабостью и мутью в голове, Абдаллах лишь нахмурился, когда к нему протянулась рука Тарика: давай помогу. Внутри черепа все распалось на какие-то кусочки воспоминаний, аль-Мамун явственно ощущал необычное для себя расслабление – и, в то же время, смутную тревогу. Словно что-то саднило под лобной костью, пытаясь напомнить о себе, словно что-то он забыл, и без этого кусочка мысли вся целостность затейливой вязи мира перед глазами распадалась на отдельные завитки…