Аль-Мамун плюнул, налил себе шербету, выпил и ушел совершать омовения к Магриб.[8] Совершив намаз, он поклялся себе, что закончит все дела до ночной молитвы, но незадолго до нее получил известие о бунте в войсках Абны.
И вот теперь он – после ночной молитвы – сидел в Большом дворе и читал донесение, написанное Тариком по поводу Опоры Престола и Скипетра Верности, то есть все той же Абны, которая на данный момент прыгала под Престолом, поддавая задом на манер необъезженной лошади.
– Справедливости, о халиф! – со двора приемов продолжали нестись вопли.
И угрозы:
– Предатель! Подлый предатель! Наши деды служили тебе верой и правдой, бледномордая тварь! Ты недостоин подносить нам дрова с пальмовой веревкой на шее!
Нерегиль сидел, сцепив руки под подбородком, и молча смотрел в одну точку.
Самым мрачным в маджлисе был Харсама ибн Айян – он, щурясь и кривясь, разглядывал в дрыгающемся свете ламп войсковые списки с перечислением имен каидов и назначенным отрядам жалованьем.
А самым радостным – молодой Тахир ибн аль-Хусайн. Тот аж светился от удовольствия, то и дело поглаживая маленькую черную бородку. Блестящими от перстней пальцами он перебирал звенья золотой цепи с большим бирюзовым медальоном и не скрывал злорадства.
С нерегилем они поссорились насмерть еще два дня назад – джунгары из джунда Хативы сцепились с Тахировыми нишапурскими гвардейцами. Парсам было что припомнить джунгарам, и они припомнили. Тарик остановил беспорядки, приказав солдатам войсковой шурты связывать спина к спине по одному джунгару и одному парсу и кидать в реку. На втором десятке отсчет утопленников прекратился – вместе с драками. Затем в дело вмешался аль-Мамун.
«Я тебе не халиф Аммар! – кричал он. – Я не потерплю бессудных убийств! Еще один такой приказ – и я сам кину тебя в реку!» На Тарика он наорал прямо в маджлисе. Нерегиля била крупная дрожь ярости, он кашлял, словно задыхался, но молчал. Справедливости ради аль-Мамун распек и Тахира. Однако самолюбие парса не исцелилось от нанесенных Тариком ран: говорили, что нишапурец аж кушать перестал от злости.
Еще злые языки болтали, что Тахир не может простить нерегилю пренебрежения его воинами при отборе в личную Тарикову гвардию. В войсковых реестрах гвардию называли Мутахаррик тулайа, Движущаяся, а те же злые языки припечатали ее Кафирской. Хотя, конечно, записанные в Движующуюся гвардию джунгары были правоверными – а на словах или истинно, Всевышний знает лучше. Но ни одного парса туда не попало, это точно. Из четырех тысяч «неверных» собственно кафирами были сумеречники, но их набрался только эскадрон-