– Я все тебя торопил, Лордик, помнишь? Я боялся, что меня поставят в угол… Меня поставили-таки в угол…
– А меня избили дома так, что я неделю не мог ходить в школу, – улыбнулся Мезенцов теплым воспоминаниям.
– Да… Лордик, я много думал потом… Тебя ждало несравненно более худшее, но боялся не ты, а я… Наверное, с тех пор я тебя всегда и ненавидел… Я хочу, чтобы ты знал: я сдал тебя, потому что хотел стать таким, как ты!
Мезенцову вспомнилась Светка: «все, к чему ты прикасаешься, превращается или в смерть, или в говно!» Может, она права? Вот ты коснулся рукой судьбы Ситникова, вовлек его в свой кильватер – и ему нужно выбрать между смертью и говном, и он выбирает смерть. В конце концов, выбор кшатрия!
Это была большая честь, которой вряд ли бы удостоился другой предатель. Мезенцов собственноручно приобнял Сашу за плечи и несколько раз ударил его в живот отверткой, которую иногда носил в кармане пиджака.
Ситников дернулся, уронил голову на плечо бывшего босса и всхлипнул то ли обессиленно, то ли благодарно. Леонард Николаевич не дал ему упасть – мягко, бережно опустил на пол, доумирать в гармонии мира.
– Чистую рубашку и костюм! – спокойно распорядился Мезенцов, выходя. – Быстро!
Зачем этому Ситникову нужно было обязательно собственное дело? Разве Мезенцов мало ему платил? Разве Саша знал хоть в чем-то отказ? Может быть, ему бы стоило просто попросить Леонарда Николаевича, и тот бы подарил ему казино, магазин, складскую базу? Нет, навряд ли… Ни тогда, ни сейчас… Сделать управляющим звеном в Мезенцовской системе – может быть, но не собственником… На деньги Мезенцова можно строить только муравейник Мезенцова – это закон. Да и не денег хотел Ситников. Он хотел свободы – а свободу нельзя даровать, это ошибка всех прекраснодушных гуманистов-реформаторов, от Александра II до Горбачева. Свобода не может быть передана хозяином рабу, ибо пока она дар – она служит только хозяину. Свободу может взять только кшатрий, и только силой вопреки сопротивлению иных лиц.
Саша Ситников искал свободу – свободу он и обрел.
Вообще, зря Мезенцов вспомнил о нем сейчас, тогда, когда нужно вспоминать другого покойника, Алана.
Где же Горелов?! А, впрочем, прошло очень мало времени. Еще звучит «Ностальжи» и еще не рассыпался пепельный конус под указательным пальцем. Горелов не опаздывает – просто Мезенцов торопится. Жизнь, как оказывается, плотно умеет сжиматься! И к чему бы это? Говорят, в последний миг перед смертью вспоминаешь все, переживаешь себя еще раз от пеленок и ползунков. Но час Мезенцова еще не пробил. Не пробил?..