– Ну что ж, Будур, время нам поквитаться…
Ситт-Зубейда приоткрыла глаза, и звенящая браслетами смуглая ручка тут же поднесла к губам чашку:
– Настойка от господина лекаря, о великая госпожа, – почтительно пробормотала рабыня.
Зубейда глотнула и сморщилась от непередаваемой горечи.
Голос Мараджил донесся откуда-то сбоку:
– Не стоит так волноваться, матушка.
– Ты о чем? – огрызнулась Зубейда – и тут же пожалела о несдержанности.
Она не любила проявлять слабость, а тут умудрилась сплоховать дважды: сомлела, да еще и на мать пасынка гаркнула. Не годится Ситт-Зубейде вести себя как жена башмачника…
Мараджил, однако, не подала виду, что заметила резкость:
– Не вижу ничего плохого в том, что Мухаммад развлекается с мальчиками. У нас в Хорасане никто бы и бровью не повел – молодость, все всё понимают!
– Так то у вас в Хорасане… – пробормотала Ситт-Зубейда, устраиваясь на подушках.
– А что Ариб? – непринужденно поинтересовалась Мараджил.
Знаменитейшая, наидерзейшая и самая дорогая столичная певица развлекала халифа с прошлой пятницы. Личные покои аль-Амина, казалось, стали местом паломничества – всякому хотелось хоть раз услышать умопомрачительный голос Ариб. Говорили, что, когда она поет, люди начинают биться в корчах экстаза, пуская пену и разрывая одежду.
Что до других достоинств певицы, то Ситт-Зубейда была осведомлена о них лучше всех: именно она пять лет назад купила девушку за бешеную сумму в пятнадцать тысяч динаров. Пять лет назад – когда Харуна стали мучить странные, расползающиеся по пояснице боли, от которых не помогала даже вытяжка сокирки. Тогда же, пять лет назад, Ситт-Зубейда потратила тысячи и тысячи динаров своего личного состояния, чтобы в тайне ото всех пригласить лекаря-самийа из Абер Тароги. Сумеречник приехал, посмотрел на Харуна, затем вежливо попросил халифа сесть у белой стены – «я так лучше вижу человеческое тело», мягко пояснил он. Посмотрел на Харуна еще раз. А потом поклонился, сказал, что ничем помочь уже не может, отказался от денег и подарков и уехал. Зубейда тогда проплакала несколько дней подряд. Самийа честно признался: недуг оплел желудок халифа, его нити протягиваются к позвоночнику. И Зубейда решила приобрести певицу, за которую безумно ревнивый хозяин просил безумную цену. Когда она пела, взгляд Харуна прояснялся, и боль отступала. И лишь Ариб пробуждала в изъеденном болезнью теле халифа желание – и тогда отступали черные мысли о самоубийстве. Через пять лет Харун потерял остатки терпения и мужества и приказал везти себя к надгробию Али ар-Рида – просить либо быстрой смерти, либо избавления. До Мешхеда он не доехал самую малость. Ситт-Зубейда про себя считала, что праведник откликнулся на молитву Харуна – избавил от бремени жизни.